История уголовного розыска. 1918–1999 - Сергей Холодов

В начале декабря в Москве жители дома № 29 по 2‑й Извозной улице обнаружили послание «чернокошатников», скрепленное двумя подписями — атамана и его заместителя. На белом листе бумаги, вверху которого был нарисован череп с двумя скрещенными костями, пестрела надпись: «Объявляю, что при налете на какую‑нибудь квартиру, жители этой квартиры не должны сопротивляться, иначе будут приняты меры». Дополняла эту тираду тройка агрессивных фраз: «Кто посягнет на жизнь моих товарищей, тот умрет», «До 12 часов вещи ваши, а после 12 наши» и «Ждите, стерегите и дрожите».

Перепуганные насмерть жильцы дома бросились в милицию. Делом занялись сотрудники уголовного розыска. Была быстро поднята вся агентура, и вскоре удалось выяснить, что никакой кровожадной шайкой, на которую вначале грешили сыщики, здесь и не пахнет. Авторами угрожающих записок стала группа подростков, в которой верховодил 14‑летний Владимир Колганов — ученик 7‑го класса школы № 665.

Среди тех, кого не миновали «чернокошачьи» угрозы, оказался и человек, чей голос знала вся страна. Как‑то раз холодным ноябрьским утром диктор всесоюзного радио Юрий Левитан обнаружил в почтовом ящике записку с предложением покинуть свою квартиру. В углу красовался силуэт черной кошки. Левитан, не на шутку испугавшись, позвонил куда следует. Естественно, на поиск злоумышленников были немедленно брошены лучшие сыщики МУРа. Как вскоре выяснилось, записку в почтовый ящик подбросил простой московский школьник, решивший пошутить.

Впрочем, водились за «черными кошками» и более серьезные грехи. Так, вечером 8 декабря в подмосковном поселке Люблино (теперь это район Москвы) в одну из квартир, взломав металлическую решетку на окне, проникли четверо неизвестных. В квартире в тот момент находилась хозяйка — дама преклонных лет. Незваные гости представились членами банды «Черная кошка» и потребовали немедленно отдать им все ценности, имевшиеся в доме. Потеряв дар речи от ужаса, хозяйка указала рукой в направлении комода, а потом молча наблюдала, как преступники выгребли 8 тысяч рублей, золотой медальон с цепочкой, серьги, после чего скрылись так же, как и пришли, — через окно.

Спустя два дня сотрудниками уголовного розыска вся банда была задержана. Главарем там числился инвалид Великой Отечественной войны 20‑летний гражданин Ликучев. После демобилизации по ранению Ликучев вернулся в Москву, какое‑то время жил на пособие по инвалидности, а затем решил заняться криминальным ремеслом. Дважды был судим, отбывал наказание в лагере, летом 1945 года вышел по амнистии на свободу. Вместе с ним по указу от 7 июля 1945‑го на свободе оказалось еще более 600 тысяч человек, осужденных за незначительные преступления. Многие из них отнюдь не горели желанием честно трудиться. Неудивительно, что осенью 1945 года в Москве и других крупных городах страны кривая преступности резко поползла вверх.

Свою лепту внес и Ликучев. Оказавшись на свободе, инвалид тут же начал промышлять воровством и мелкими кражами. А затем пошел и на более серьезное дело: ограбил хозяйку квартиры в Люблино. Помогали ему трое местных парней: 18‑летний учащийся ФЗО и двое рабочих завода имени Кагановича. А участниками банды «Черная кошка» незадачливые воры представились, дабы напугать потерпевшую. И это им удалось.

Таких историй в архивах МВД сохранилось немало. Поклонники «Черной кошки» время от времени объявлялись даже в далекой Чите. На поверку все они оказывались либо трудными подростками, либо вполне приличными школьниками, решившими окунуться в воровскую романтику. Любопытно, однако, другое. Уже весной 1946 года волна «чернокошачьих» преступлений вдруг резко пошла на спад, и только изредка в разных регионах страны всплывали упоминания о таинственной банде «Черная кошка», будоража воображение обывателей. Последний раз следы «Черной кошки» были зафиксированы в первых числах октября 1946 года, аккурат накануне профессионального праздника сотрудников угрозыска.

А вот в народной памяти «Черная кошка» осталась. Более того, миф о таинственной банде со временем стали культивировать не только киношники и авторы детективных романов. В 1990‑е годы, например, в российской печати было модно сравнивать какую‑нибудь изобличенную группу уголовников с послевоенной «Черной кошкой»: вот, дескать, со времен «Черной кошки» у нас не было более кровавой банды.

На самом же деле никаких опасных преступлений за «чернокошачьими» группировками не значилось: в основном мелкое хулиганство и кражи личного имущества граждан. А свирепствовали в то время совсем другие банды, состоявшие в основном из дезертиров и лиц, сотрудничавших в годы войны с оккупантами. Терять этой публике было нечего, ибо в случае поимки им светила высшая мера наказания. Поэтому шайки, состоявшие из дезертиров и уклонистов, отличались особенной дерзостью и жестокостью. На их ликвидацию и были направлены основные усилия столичных сыщиков.

К тому же любая мало‑мальски приличная преступная группировка в те годы имела на вооружении как минимум пистолеты и охотно пускала их в дело при любом удобном случае. Гремевшие в разных уголках большого города выстрелы в военные годы стали обыденностью. И, по мере того как фронт откатывался от Москвы на запад, выстрелы в самой столице звучали все чаще. Пик организованной преступности пришелся как раз на победный 1945‑й и первый послевоенный 1946 годы. И только к концу 1947 года с бандитизмом в Москве было покончено.

А его за годы войны накопилось предостаточно. Помимо бандитских группировок в Москве орудовали воры и аферисты, спекулянты и барыги. В голодное военное время эта публика вела барский образ жизни: кутила в коммерческих ресторанах, где за один обед можно было отдать месячный заработок простого советского служащего, проводила время в бильярдных и прочих увеселительных заведениях. К концу войны в городе действовали десятки подпольных борделей с большим выбором девочек. Один из таких домов свиданий столичные оперативники обнаружили в самом центре города, в Гнездниковском переулке, в подвале одного из жилых строений. В первые годы войны подвал использовали как бомбоубежище, а летом 1943‑го, когда в Москве уже не звучали сигналы воздушной тревоги, предприимчивые граждане оборудовали в заброшенном подвале бордель.

Значительно возросло количество разбойных нападений на граждан и хулиганских выходок. С наступлением темноты в московских дворах ходить поодиночке было крайне опасно: можно было легко нарваться на грабителей. Причем острый дефицит продуктов и предметов первой необходимости вынуждал совершать преступления корыстной направленности даже тех, кто в иные годы никогда не встал бы на путь криминала.

Настоящий бич Москвы первых послевоенных лет — кражи денег и продуктовых карточек. Помните знаменитую сцену из телефильма «Место встречи изменить нельзя», где вор‑рецидивист Костя Сапрыкин по кличке Кирпич подрезал сумочку у гражданки в трамвае и попытался стащить кошелек? Таких «Кирпичей» в те годы в Москве развелось немало. Ситуацию осложняли и явные пробелы в тогдашнем советском законодательстве. Уголовный кодекс сурово карал расхитителей социалистической собственности, зато крайне лояльно относился к тем, кто посягал на имущество граждан. За кражи личного имущества УК РСФСР, например, предусматривал наказание до… одного года лишения свободы. Разумеется, столь смешные санкции вряд ли могли кого‑нибудь остановить, особенно в условиях всеобщего голода и нищеты.