Обреченное королевство - Брэндон Сандерсон

— Да, — ответил Далинар, хотя знал, что это бессмысленно. — Я не знаю, кто он, но если он хочет сделать это, я сражусь с ним.

— Кто-то должен повести их.

— Я, — сказал Далинар, слово само вышло из него.

— Кто-то должен объединить их.

— Я.

— Кто-то должен защитить их.

— Я!

Какое-то мгновение человек молчал. Потом произнес ясным четким голосом:

— Жизнь перед смертью. Сила перед слабостью. Путь перед целью. Произнеси эти древние клятвы и верни людям Осколки, которые они когда-то носили. — Он повернулся к Далинару и посмотрел ему прямо в глаза. — Сияющие Рыцари должны встать.

— Я не понимаю, как это можно сделать, — прошептал Далинар. — Но я попробую.

— Люди должны противостоять ему вместе, — сказала фигура, подходя к Далинару и кладя руку ему на плечо. — Вы не должны ссориться, как в прошлом. Он понимает, что — дай вам время — вы станете врагами сами себе. И ему не надо будет сражаться с вами. Если он сумеет заставить вас забыть прошлое, сумеет натравить друг на друга. Ваши легенды гласят, что вы победили. Но правда в том, что мы потерпели поражение. И мы проигрываем сейчас.

— Кто ты? — тихо спросил Далинар.

— Я бы хотел сделать больше, — повторила фигура в золотом. — Вы можете выбрать защитника для борьбы с ним. Он связан некоторыми правилами. Как все мы. Защитник может помочь вам, хотя я не уверен. И… без Осколков Зари… Я сделал все, что мог. Как ужасно оставлять вас одних.

— Кто ты? — опять спросил Далинар, уже зная ответ.

— Я… Я был… Богом. Тем, кого вы называете Всемогущий, творец человечества. — Фигура закрыла глаза. — И сейчас я мертв. Злоба убила меня. Мне очень жаль.

— Ты чувствуешь? — спросил Шут надвигающуюся ночь. — Что-то изменилось. Такой звук, как будто мир опи´сался.

Ворота были закрыты, и ночная стража совершенно не соответствовала своему названию. Они не столько «сторожили», сколько зевали, болтали, играли в брейкнек или — как сейчас — недовольно слушали сумасшедшего.

Безумцу повезло с глазами — светло-голубыми — и это уберегало его от любых неприятностей. Возможно, Шуту следовало поражаться роли, какую цвет глаз — такая простая вещь! — играл у этих людей, но он бывал в слишком многих местах и видел много способов правления. Этот не казался более смешным, чем другие.

И, конечно, всегда есть причина, по которой люди делают то, что они делают. В этом случае веская.

— Светлорд? — спросил один из стражников. Шут сидел на ящиках, которые оставил здесь какой-то купец, еще и давший деньги ночным стражникам, чтобы они проследили за ними. Для Шута они стали удобным насестом. Узел с вещами он поставил рядом, а на колени положил энтир, квадратный струнный инструмент.

— Светлорд? — повторил стражник. — Что вы там делаете?

— Жду, — ответил Шут. Он посмотрел на восток. — Когда придет шторм.

Стражники неуверенно переглянулись. Сегодня ночью сверхшторм не ожидался.

Шут начал играть на энтире.

— Давайте поговорим, чтобы скоротать время. Скажите мне, почему один человек достойнее другого?

Музыка неслась к молчаливым зданиям, переулкам и потертым булыжникам. Стражники не отвечали. Похоже, они не знали, что делать с одетым в черное светлоглазым человеком, который вошел в город еще засветло, уселся на ящики перед воротами и стал играть на энтире.

— Ну? — спросил Шут, прекращая играть. — Как вы думаете? Что может выделить из множества талантливых мужчин и женщин самого уважаемого, самого достойного?

— Э… музыка? — наконец ответил один из стражников.

— Да, самый типичный ответ, — сказал Шут, беря несколько низких нот. — Однажды я задал этот вопрос нескольким очень умным ученым. Что заставляет считать человека самым талантливым из всех? Один выделил артистические способности, как ты проницательно угадал. Однако другой назвал могучий интеллект. А последний — талант изобретателя, способность разрабатывать и создавать сложные устройства.

Он не играл какую-то мелодию, просто перебирал струны, иногда получая гамму или квинту. Что-то вроде болтовни в струнной форме.

— Эстетическая гениальность, — сказал Шут. — Изобретательность, острота ума, способность творить. Благородные идеалы. Большинство людей возьмет что-нибудь из этого набора качеств — если, конечно, есть выбор — и назовет величайшего из талантов. — Он коснулся струны. — Какие мы великолепные лжецы.

Стражники переглянулись; факелы, горевшие в скобах на стенах, освещали их оранжевым светом.

— Вы, наверно, считаете меня циником, — сказал Шут. — Вы думаете, что я собираюсь рассказать вам, будто вслух люди называют эти идеалы, но втайне предпочитают основные инстинкты. Способность добывать деньги или очаровывать женщин. Да, я циник, но именно в этом случае я считаю, что ученые ответили честно. Их ответы говорят о душах людей. В глубине сердца мы хотим верить — и верим — в великое предназначение и добродетель. Вот почему наша ложь, особенно себе, так прекрасна.

Он заиграл настоящую мелодию. Вначале простую, негромкую, приглушенную. Песня для молчаливой ночи, когда меняется весь мир.

Один из солдат прочистил горло.

— А что, по-вашему, является самым достойным талантом человека? — Судя по голосу, он по-настоящему заинтересовался.

— Понятия не имею, — сказал Шут. — К счастью, я спрашивал совсем о другом. Я не хотел узнать, что является самым достойным талантом. Нет, я спрашивал о том, какой талант люди считают наиболее достойным. С одной стороны, разница между этими двумя вопросами совсем крошечная, но с другой, огромная как сам мир.

Он продолжал наигрывать песню. Никто не позволял себе бренчать на энтире, по меньшей мере люди с чувством приличия.

— В этом, — сказал Шут, — как и во всем остальном, наши поступки разоблачают нас. Если художница создает невероятно красивое произведение — используя новую передовую технику, — ее будут превозносить как мастера и она положит начало новому направлению в эстетике. Но что будет, если другая, работая независимо и с таким же мастерством, добьется того же самого в следующем месяце? Достанутся ли ей такие же почести? Нет. Ее назовут подражательницей.

Интеллект. Если великий мыслитель разработает новую математическую, научную или философскую теорию, мы назовем его мудрецом. Мы будем сидеть у его ног, внимать каждому его слову и впишем его имя в историю, как самого уважаемого из тысяч и тысяч. Но что, если ту же самую теорию разработает другой человек и опубликует ее неделю спустя? Оценит ли кто-то его величие? Нет, его забудут.

Изобретение. Если какая-нибудь женщина разработает очень важный проект — фабриал или другое чудо инженерной мысли — ее объявят новатором. Но если какая-нибудь другая предложит то же самое спустя год — не зная, что устройство уже создано, — будет ли она вознаграждена за свое творчество? Нет, ее назовут лгуньей и воровкой идей.