Далекие Шатры - Мэри Маргарет Кей

Ашу никогда не нравился сам Каваньяри и проводимая им политика. Но сейчас он искренне восхитился хладнокровием и мужеством человека, который способен выйти к возбужденной толпе, безоружный, в сопровождении одного только ординарца-афганца, и спокойно стоять, глядя на выкрикивающую угрозы, швыряющую камни чернь, не выказывая ни тени тревоги.

«Черта с два я сумел бы так держаться! – подумал Аш. – Уолли прав: он великий человек, и он вытащит всех из этой передряги. Он сумеет… все будет в порядке. Все будет в порядке».

В этой части Бала-Хиссара была исключительно хорошая акустика, чего обитатели резиденции не сознавали в полной мере, хотя Аш однажды предупреждал Уолли на сей счет, поскольку широкое открытое пространство в окружении высоких зданий являло собой подобие древнегреческого театра, где ряды выстроенных полукругом каменных скамей круто поднимаются от сцены, образуя звукоотражающий экран, позволяющий даже людям в верхних рядах слышать каждое слово, произнесенное актерами.

Здесь вместо скамей были толстые стены домов, построенных на возвышенности и дающих примерно такой же эффект. И хотя было бы преувеличением сказать, что каждое слово, произнесенное на территории миссии, достигало слуха обитателей домов, громкие команды, повышенные голоса, смех и обрывки разговоров ясно слышал любой человек в ближайших зданиях, если стоял у окна, как Аш, и напрягал слух. Особенно когда ветер дул с юга, как сегодня.

Аш слышал каждое слово, которое прокричал сэру Луи представитель мятежников, и каждый слог данного сэром Луи ответа. И добрых полминуты он не мог поверить, что понял все правильно. Должно быть, произошла какая-то ошибка… должно быть, он ослышался. Каваньяри не мог…

Но никаких сомнений не оставлял оглушительный рев ярости, испущенный толпой, когда посланник умолк. Или крики «Смерть кафирам! Смерть! Смерть!», последовавшие за ним. Нет, он не ослышался. Каваньяри спятил, и теперь неизвестно, как поведет себя толпа.

Аш видел, как посланник поворачивается и уходит с крыши, но двор резиденции частично загораживала от взора западная стена трехэтажного здания, где жили Уолли, Дженкинс и Келли, и видна была лишь дальняя его половина и тюрбаны собравшихся там солдат эскорта, неотличимых с такого расстояния от слуг, поскольку они не успели переодеться в форму к моменту вторжения афганцев на территорию миссии. Но он без особого труда нашел взглядом Уолли – тот был без головного убора.

Аш видел, как молодой лейтенант ходит среди разведчиков, и по жестикуляции понял, что он призывает их сохранять спокойствие и ни в коем случае не стрелять. Потом его внимание отвлекли от двора отчаянные крики сипаев, занимавших позиции на крыше казарм.

Сипаи вопили и показывали пальцами, и, посмотрев в том направлении, Аш увидел единственного человека, вероятно совара, ибо он орудовал кавалерийской саблей, стоявшего над поверженным наземь саисом в кольце афганцев, которые кидались на него со всех сторон, полосуя ножами и тулварами, отскакивали и вновь бросались вперед, пока он неистово рубил налево и направо саблей, сражаясь с яростью загнанного в угол леопарда. Он уже убил двух противников и ранил нескольких; одежда на нем, распоротая в дюжине мест, пропиталась кровью, и оставалось только ждать, когда он устанет и подпустит нападающих ближе. Все закончилось тем, что на него бросились одновременно трое и, пока он отбивался от них, четвертый прыгнул сзади и вонзил нож ему в спину. Он упал, и толпа сомкнулась вокруг него, рубя и полосуя клинками, а сипаи на крыше казарм хором испустили яростный вопль.

Аш увидел, как один из них поворачивается и бежит назад по крыше мусульманской казармы, чтобы сложить ладони рупором у рта и проорать новость людям в резиденции, и услышал одобрительный рев толпы, которая ринулась ломать дверь во двор, бросаясь на нее снова и снова, точно живой таран.

Он не видел, кто выстрелил первым, но тоже понял, что выстрел произведен из древнего, заряжающегося с дула ружья, а не из винтовки, и предположил, что один из охранявших арсенал солдат взял с собой не только тулвар, но и джезайл и пальнул из него, чтобы отбить у слуг охоту прийти на помощь раненому сикху. Но после минутной тишины, наступившей вслед за выстрелом, громовой рев толпы показался в десять раз страшнее, и кровожадные вопли «Смерть кафирам! Смерть!» заставили Аша понять со всей ясностью, что шанс уговорить афганцев уйти с миром, коли таковой имелся, безнадежно упущен.

Дело дошло до насилия, и если мятежники ворвутся в резиденцию, они произведут там такое же опустошение, какое произвели в конюшнях, только на сей раз там не будет драк за трофеи, хохота и грубых шуток. Время для этого прошло. Сабли и ножи обнажены, и теперь афганцы будут убивать.

Остается только удивляться, что в таком оглушительном шуме Аш расслышал скрип отворяющейся двери в своей маленькой конторе. Но он слишком долго жил в постоянной опасности и привык обращать внимание даже на самые тихие звуки, а потому круто повернулся – и увидел на пороге не кого иного, как бывшего рисалдар-майора Накшбанд-хана.

Насколько он знал, сирдар никогда прежде не наведывался в дом мунши, однако Аша поразила не неожиданность его появления, а тот факт, что он был в изорванной, испачканной пылью одежде, босиком и дышал тяжело, словно после быстрого бега.

– В чем дело? – резко спросил Аш. – Почему вы здесь?

Сирдар вошел, закрыл за собой дверь и, бессильно привалившись к ней, отрывисто проговорил:

– Я услышал, что Ардальский полк взбунтовался и напал на генерала Дауд-шаха и что они осадили дворец в надежде вытребовать деньги у эмира. Зная, что у эмира нет средств, я помчался сюда, чтобы предупредить Каваньяри-сахиба и молодого командира-сахиба остерегаться ардальцев и не впускать сегодня никого из них на территорию миссии. Но я опоздал… А когда я последовал за этими мятежными псами и попытался их образумить, они накинулись на меня, обзывая предателем, шпионом и прихвостнем фаранги. Я еле унес от них ноги, но потом побежал к вам – предупредить, чтобы вы не выходили из этой комнаты, пока беспорядки не улягутся, поскольку слишком многие здесь знают, что вы гостите в моем доме, и половина Кабула знает, что я отставной офицер разведчиков, на которых сейчас совершается нападение. По этой причине я не решусь вернуться домой, пока беспорядки не закончатся. Меня запросто могут растерзать на городских улицах, а посему я собираюсь укрыться у одного моего друга, живущего в Бала-Хиссаре, неподалеку отсюда, и вернусь домой позже, когда опасность минует, а это, возможно, случится только после наступления темноты. Вы тоже оставайтесь здесь до вечера и не высовывайтесь на улицу, покуда… Аллах милосердный! Что это?

Это был выстрел карабина, и Накшбанд-хан подбежал к Ашу.

Стоя плечом к плечу у окна, они напряженно наблюдали за столпотворением во дворе резиденции, где разведчики, теснимые превосходящими силами противника, отступали перед тулварами и ножами вопящей толпы, отражая удары обнаженными саблями. Но было очевидно, что выстрел имел не одно только последствие.

Помимо того факта, что выпущенная в гущу потасовки пуля, несомненно, убила или ранила нескольких афганцев, выстрел, оглушительно прозвучавший в замкнутом пространстве, живо напомнил нападающим, что тулвары бессильны против огнестрельного оружия. Убедительным подтверждением этой мысли послужили три последующих выстрела, и двор словно по волшебству опустел. Но Аш и сирдар, глядя на бросившихся прочь мятежников, ясно понимали, что видят не обратившийся в бегство сброд, а разгневанных мужчин, бегущих за своими мушкетами и винтовками, – и что они скоро вернутся.