Бассейн в гареме - Наталья Александрова

Кот, почувствовав некоторый моральный дискомфорт, прижался кноге Аркадия и задрал хвост трубой.

– Тебе чего, бабуля надо? – обиделся Аркадий, надоже, приходит к людям без приглашения, да еще сердитая такая. Тебе, бабка,подать, что ли?

– Ты сам скоро будешь милоштыню прошить! –озлилась старуха. – Тебе Андрон Аскольдыч когда велел работу принешти?

– Ой, мать честная! – хлопнул Аркадий себя полбу. – Сегодня какой день-то?

– Вошкрешенье, – сурово прошамкала Лизаветишна.

– Ой, прости, бабуля, – засуетилсяхудожник, – совсем запамятовал… готова она, работа-то, давно готова, забылтолько, что с утра обещал принести… Так ты, бабуля, сама, что ли, заберешь?

– Да уж, коли до тебя, бешкультурника, добралась, такпридется шамой забрать. Гоняешь только штарого человека!

Аркадий торопливо упаковал в чистую холстину оставшихсягусей, вручил сердитой старухе и с явным облегчением захлопнул за ней дверьмастерской.

Надо сказать, на морде кота Пинтуриккио тоже отчетливо былонаписано облегчение.

Толян Рыжий ввалился в бильярдную, махнув рукой бойцу навходе, и прошел в кабинет Штабеля.

– Вот, приволок твою картину, – положил он холстперед шефом и коротко хохотнул: – Гуси-гуси, га-га-га!

Тихо сидевший в сторонке Эрлих подошел к столу, поднял холсти взглянул на его обратную сторону. Лицо его вытянулось.

– Сергей! – сказал Семен Борисович. – Зачемвам нужна эта дрянь? Что притащил этот рыжий недоумок?

– А в чем дело? – насторожился Штабель.

Сергей, вы меня извините, может быть, я лезу не в свои дела,но я даже оттуда, из уголка, где я себе тихо сидел, увидел, что это совершеннодругой холст. Это очень хороший добротный холст, вы таки думаете, что у Шагалав его Витебске было что-нибудь такое? Так нет, вы не поверите, на какой дрянион работал! И из этой дряни он делал замечательные картины! А здесь я оченьопасаюсь, что на этом отличном холсте кто-то намалевал неописуемую дрянь. Я вамскажу: я ведь на ваших глазах осматривал Шагала перед тем, как ваш рыжийпрофессор, – Эрлих покосился на растерянно мнущегося в сторонеТоляна, – потащил его в косметический салон для нанесения грима. Так вы жезнаете, что если я уже держал в руках холст, так я запомню на нем каждыйузелок. И я вам ответственно говорю: холст не тот…

– Семен, я уже понял, – остановил разговорчивогоЭрлиха Штабель, – можешь не продолжать – ты уже все сказал.

Затем он резко развернулся и рявкнул на Толяна, удивленнохлопавшего рыжими ресницами:

– Ты, козлище недоделанный! Что ты приволок, поганьвислоухая! Ты хоть понимаешь, что вся твоя поганая жизнь стоит дешевле, чемкартина, которую ты прошляпил?

Толян, от страха почти потерявший голос, еле слышнопроблеял:

– Это все художник, мать его… мазила чертов, подсунулподлянку. Пережрался, алкаш дерьмовый и спьяну не то подсунул. То-то он сказалвзять правую картину, а там всего одна оставалась…

Ты думаешь, мне интересно, что ты сейчас лопочешь? Ты этотбазар оставь для прокурора! Он тебя, может, и послушает, ему за это деньгиплатят. А я тебя, мразь рыжая, живого сожру! Бери эту мазню и отправляйся туда,откуда пришел! Без картины не возвращайся. Что ты будешь делать – мне до фени.Все!

Штабель отвернулся от Толяна, делая вид, что больше его невидит. Рыжий схватил в охапку «Утро на птицеферме» и ретировался со всейвозможной скоростью. Выскочив из бильярдной, он прыгнул за руль своейпотрепанной «девятки» и помчался на Новочеркасский.

Взлетев одним махом на верхний этаж и вломившись в «ЧертогиВалтасара», Толян застал трогательную картину: Аркадий Западло и кот Пиня содинаковым выражением страдания и отвращения к жизни на мордах дружно лечилиськефиром. Пиня лакал из пластмассовой майонезной коробочки, Аркадий – из пол-литровойкружки с отбитой ручкой и надписью «Общепит».

– Похмеляетесь, рявкнул Толян, возникнув перед парочкойбытовых алкоголиков, как тень отца Гамлета перед матерью Терезой, –похмеляетесь, суки!

Пиня поднял на незваного гостя страдальческий и оскорбленныйвзгляд, в котором можно было прочесть:

«Уж меня-то ты обижаешь совершенно безвинно!»

– Что ты кричишь? – простонал Западло, допиваякефир. – Что ты кричишь? И без тебя тошно! То кот, понимаешь, лапамитопает…

– Тощно тебе? – зарычал Толян. – Сейчас тебяеще не так затошнит! Ты мне, падло, что за мазню подсунул?

– Вежливый ты какой сегодня… По фамилии обращаешься… –простонал Западло, которому в рычании рэкетира послышалась собственнаяфамилия, – что ты про картину говоришь? Я же тебе ясно сказал, три разаповторил – твоя правая… А ты какую взял? Левую, что ли? Значит, меня еще иАндрон доставать будет…

Западло застонал и схватился за мучительно ноющую голову.

– Какой еще Андрон? – осведомился Рыжий.

– Андрон Аскольдович… профессор Аристархов… втораякартина его была… Ты, Толя, сам всем головную боль устроил, – при этихсловах Аркадий очень натурально застонал, – и еще на нас с Пиней кричишь…Грубый ты, Толя, некультурный человек…

– Ладно тебе, морда пьяная, мораль читать! Говори, гдеэтот твой профессор живет, пойду рыло ему начищу и заберу картинку свою.

– Аркадий нацарапал на клочке бумаги адрес Аристарховаи протянул его Толяну. Тот бросился к двери и не расслышал, как Западло крикнулвслед:

– Ты, То лик, поосторожнее! Этот профессор крутой,покруче другого бандита будет! Ты с ним повежливее, а то как бы тебе самомурыло не начистили!

У рыжего Толяна было вполне определенное представление опрофессорах: профессор – это нищий старикан в очках и с козлиной бородкой.

Дверь аристарховской квартиры, облезлая и обшарпанная,вполне укладывалась в это представление. Толян, брезгливо поморщившись, нажална кнопку звонка и посмотрел на часы. Он надеялся управиться здесь минут задесять и притащить Штабелю картину, реабилитировавшись в глазах шефа.

– Чего надо? – послышался из-за двери старушечийголос.

– Открывай, бабка, старику твоему пенсиюпринесли! – бодро гаркнул Толян.

– Проваливай, проваливай! – беззлобно ответилаЛизаветишна. – У нас не подают.

– Ты че, бабка, окосела? – Толян скорей удивился,чем рассердился. – Это ты, что ли, мне подашь? Да я щас твою дверь в щепкиразнесу! Я на нее только дуну, она и повалится. Открывай, говорят тебе,по-хорошему!

Лизаветишна не удостоила лихого посетителя ответом. Толянпнул хилую с виду дверь, но только больно ушиб ногу: дверь оказалась гораздопрочнее, чем можно было подумать, и Толяну почудилось даже, что звук удара былскорее металлическим, чем деревянным.