Прощальный вздох мавра - Салман Рушди

– Скажи своей матери, – заявила Аурора Аврааму в тот вечер, – что, пока она жива, никто у меня не родится. -Сказав это, она выставила его из спальни. – Ты делай свои дела, я буду делать свои. Но того дела, какого Флори от нас ждет, – этого ей не дождаться.

x x x

Она тоже провела черту. В тот вечер в ванной оттирала себя до красноты, чтобы не осталось и намека на пряный любовный аромат. (Помните? Я моюсь-разммваюсь…) Потом заперла дверь спальни на замок и задвижку и погрузилась в глубокий сон без сновидений. В последующие месяцы, однако, в ее работах, будь то рисунки, картины или ужасные маленькие фигурки из красной глины, насаженные на палочки, преобладали пламя, ведьминские пляски, светопреставление. Позже она уничтожила большую часть произведений «красного» периода, следствием чего стал неудержимый рост цен на уцелевшие вещи; появление какой-либо из них на аукционе всякий раз становилось событием и вызывало ажиотаж.

Несколько вечеров подряд Авраам жалобно скулил у ее запертой двери – но тщетно. В конце концов подрядил, за неимением Сирано[49], местного певца-аккордеониста петь серенады во дворе под ее окном, а сам при этом, стоя с идиотским видом подле музыканта, громко вторил словам старых любовных песен. Аурора, растворив ставни, бросила им цветы; затем выплеснула воду из цветочной вазы; наконец швырнула саму вазу. Все три раза она добилась прямых попаданий. Тяжеленная каменная ваза угодила Аврааму в левую лодыжку и сломала кость. Мокрого и стенающего, его отвезли в больницу, и с тех пор он оставил попытки смягчить ее сердце. Их жизненные пути начали расходиться.

После перелома у Авраама на всю жизнь сохранилась небольшая хромота. Уныние сквозило в каждой черточке его лица, оттягивало вниз углы рта, делало его красивое лицо мрачным. Аурора же цвела, как прежде. Нарождавшаяся в ней гениальность заполняла пустоты в ее постели, сердце, утробе. Она ни в ком не нуждалась, кроме самой себя.

x x x

В годы войны она по большей части отсутствовала в Кочине, вначале из-за своих длительных поездок в Бомбей, где ее приметил и взял под крыло Кеку Моди, молодой парс, который поддерживал и пропагандировал новых индийских художников (не очень выгодное занятие в то время) и чей дом на Кафф-парейд стал для многих из них центром притяжения. Хромой Авраам туда с ней не ездил; при расставании она неизменно говорила: «Пока, не скучай, Ави! Смотри за хозяйством». Там, вдали от него, недоступная его раненому взгляду, полному неизбывной тоски, Аурора Зогойби выросла в ту гигантскую общественную фигуру, которую мы все помним, в красавицу с роскошными, артистически распущенными волосами, ставшую эмблемой национально-освободительного движения и бесстрашно шедшую во главе демонстраций бок о бок с Валлабхаи Пателем и Абул Калам Азадом, в доверенное лицо – и, согласно упорным слухам, любовницу – пандита Неру, в его «ближайшую из близких», которая впоследствии будет бороться за его сердце с Эдвиной Маунтбеттен. Хоть ей и не доверял Махатма Ганди, а Индира Ганди ее ненавидела, ее арест в 1942 году, после резолюции Конгресса с требованием ухода англичан, сделал ее национальной героиней. Джавахарлал Неру, также арестованный, сидел в крепости Ахмаднагар, которую в шестнадцатом веке принцесса-воительница Чанд Биби обороняла от полчищ Великого Могола Акбара. И пошли разговоры, что Аурора Зогойби – это новая Чанд Биби, восставшая против другой, еще более могущественной империи, и ее изображение стало появляться повсюду. Рисунки на стенах домов, карикатуры в газетах – создательница образов сама превратилась в образ. Два года ее продержали в окружной тюрьме города Дехрадун. Когда ее выпустили, ей было двадцать лет, и волосы у нее были совершенно седые. Она вернулась в Кочин, овеянная легендой. Авраам встретил ее словами: «Хозяйство в порядке». Она небрежно кивнула и принялась за работу.

На острове Кабрал не все было по-прежнему. Пока Аурору держали в тюрьме, Принц Генрих-мореплаватель, многолетний любовник Айриша да Гамы, серьезно заболел. Оказалось, что у него тяжелая форма сифилиса, и вскоре стало ясно, что Айриш тоже не избежал инфекции. Из-за сифилитической сыпи на лице и теле он не мог выйти на люди; тощий, с запавшими глазами, он выглядел лет на двадцать старше своих сорока с хвостиком. Его жена Кармен, когда-то угрожавшая убить его за постоянные измены, самоотверженно за ним ухаживала.

– Посмотри, на кого ты стал похож, муженек мой, – как-то сказала она. – Ты что, помереть собрался у меня на руках?

Он повернул к ней голову, не поднимая ее с подушки, и не увидел в ее глазах ничего, кроме сострадания.

– Мне надо поставить тебя на ноги, – сказала она, – а то с кем мне дальше танцы танцевать? И не только тебя, – тут она сделала кратчайшую из пауз, и кровь бросилась ей в лицо, – но и твоего Принца Генриха.

Принцу Генриху-мореплавателю дали комнату в доме на острове Кабрал, и в последующие месяцы Кармен упорно, не зная усталости, выхаживала обоих больных, которых лечили лучшие и наименее болтливые – потому что самые дорогие – специалисты города. Пациенты постепенно пошли на поправку; и настал день, когда к Айришу, который сидел в саду в шелковом халате, гладил растянувшегося рядом бульдога Джавахарлала и потягивал известковую воду, пришла его жена и тихо сказала, что Принцу Генриху можно будет у них остаться.

– Хватит войн, домашних и мировых, – сказала она. -Навоевались. Предлагаю трехсторонний мир.

Весной 1945 года Аурора Зогойби достигла совершеннолетия. Двадцать первый свой день рождения она отпраздновала в Бомбее без Авраама; на вечере, устроенном в ее честь Кеку Моди, были многие из художественных и политических светил города. Англичане как раз выпустили тогда из тюрем конгрессистов, поскольку затевались новые переговоры; сам Джавахарлал Неру был освобожден и послал Ауроре из Шимлы, из гостиницы «Армсделл» длинное письмо, в котором извинялся за свое отсутствие на торжествах. «Я совершенно охрип, – писал он. – Не могу понять, чем я привлекаю эти громадные толпы. Очень лестно, разумеется, но изматывает и часто вызывает досаду. Здесь, в Шимле, мне то и дело приходится выходить на балкон или веранду, даруя им даршан – лицезрение. Из-за осаждающих меня толп о том, чтобы выйти прогуляться, не может быть и речи, разве что глубокой ночью… Появись я на твоем празднике, он был бы безнадежно испорчен». В качестве подарка он прислал ей «Основы наук для гражданина» и «Математику для миллионов» Хогбена с тем, чтобы «стимулировать твой художественный талант воздействием иной стороны человеческого духа».

Слегка поморщившись, она отдала книги Кеку Моди.

– Сдалась Джавахару эта заумь. Мне незачем – я девушка односторонняя.

x x x

Вернемся к Флори Зогойби; она была еще жива, но явно повредилась умом. Однажды, в конце июля, люди увидели, что она ползает на четвереньках по полу синагоги в Маттанчери, и услышали от нее, что она зрит будущее на голубых китайских плитках и что очень скоро целая страна поблизости от Китая будет съедена гигантскими прожорливыми грибами. Старый Моше Коген с печалью в сердце освободил ее от должности. Его до сих пор незамужняя дочь Сара знала от кого-то, что в Траванкуре около моря есть церковь, которую начали посещать душевнобольные всех религий, поскольку считалось, что церковь способна исцелить недуг; Сара сказала отцу, что хотела бы свозить туда Флори, и свечной фабрикант согласился оплатить поездку.