Брак по расчету. Златокудрая Эльза - Евгения Марлитт

Он снова хотел прийти ей на помощь — ей стоило только утвердительно нагнуть голову, и борьба была бы окончена. Но в таком случае ей пришлось бы солгать и принять протянутую ей руку священника. Она никак не могла согласиться на это и уже второй раз за этот день отвергла ее.

— Вмешательство невидимого мира в действительность я, конечно, отрицаю, — сказала она слегка дрожащим голосом, при этом сидевшая рядом с ней фрейлина с шумом отодвинулась. — Я не верю в чудеса и небесные явления, хотя этому и учит нас церковь.

Зловещее глубокое молчание последовало за этими словами; герцогиня будто окаменела, ее глаза с беспокойством, почти со страхом, останавливались попеременно то на Майнау, то на его молодой жене. Он минуту назад сказал, что ему противны женщины самостоятельные, с холодным пытливым умом, но эта женщина не походила на щитоносную Афину — она скорее казалась по-детски наивным существом, которое, с сильно бьющимся сердцем, краснея и бледнея, высказывало свои убеждения нежным, мелодическим голосом.

Герцогиня не могла видеть выражения лица Майнау: он сидел к ней вполоборота, сохраняя то небрежное спокойствие и хладнокровие, в которое обыкновенно драпировался, так что казалось, что он вот-вот, равнодушно пожав плечами, насмешливо скажет: «Пусть ее себе говорит — какое мне до того дело?»

— Ваши воззрения так чужды истинно верующему христианину, баронесса, что я нахожу прения на эту тему не приличествующими ни времени, ни месту, хотя уверен, что победа осталась бы за мной, — нарушил священник эту томительную тишину своим глубоким, приятным, хотя и чересчур тихим голосом; он должен был ответить ей, так как она принудила его к этому. — Оставляя в стороне Священное Писание, позвольте напомнить вам изречение одного из великих писателей, который говорит устами своих мудрствующих героев: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

— Это правда, но я имела в виду не таинственные силы природы. Большая часть людей до сих пор полагает, что в природе нет ничего непостижимого, над чем можно было бы задуматься, потому что они могут все видеть, слышать и понимать, а что в этом-то и состоит чудо, им и в голову не приходит. Разве не чудо та жизненная сила, заставляющая произрастать из земли полевой цветок с пестрой чашечкой?..

Священник смотрел на нее с тем же выражением лица и с мольбой во взгляде, с каким он сказал ей сегодня: «Вы противоречите сами себе, баронесса!»

— А вы забываете основателя вашей церкви, Лютера, который не только не отрицал существование духа зла, но даже утвердил веру в могущество его враждебной силы на земле, — сказал он, как бы уговаривая ее.

— В нашем веке он не только запустил бы в него свою чернильницу, но и могучее перо свое обратил бы против порождения человеческой фантазии, — было ее ответом.

— Довольно, довольно! — воскликнул гофмаршал, будучи вне себя, и выставил вперед руку, как бы приказывая молодой женщине замолчать. — Ваше высочество, простите, что за моим столом вам приходится слышать такие противорелигиозные мудрствования, — обратился он со зловещим спокойствием к герцогине. — Баронесса Майнау воспользовалась уединением Рюдисдорфа, чтобы предаться научным занятиям, ничтожность которых говорит о том, как они были добыты — занятиями на хлебе и воде.

Герцогиня быстро встала; она должна была это сделать: как правительница и как женщина, она не могла допустить семейной ссоры в своем присутствии.

— Пойдемте же собирать фрукты! — сказала она весело и любезно, как будто ничего и не произошло. Она надела шляпку и взяла зонтик. — Где же сейчас принцы? Я не вижу и не слышу их, господин Вертер, — обратилась она к воспитателю принцев, который в ту же секунду бросился их искать…

Подозвав к себе священника, герцогиня взяла под руку Майнау; он пошел с ней, не бросив ни одного взгляда в сторону жены. Фрейлина торопливо последовала за ними, так что Лиана осталась одна, будто опальная, — одна под сенью кленов.

— Ну и каковы ваши впечатления, моя милая? Уж отличились вы сегодня, нечего сказать! Просто сломали себе шею! — проговорил лукаво гофмаршал, медленно проезжая мимо нее на своей коляске.

Лиана молча отвернулась и пошла по дорожке, пролегавшей мимо охотничьего дома, в лес. В отворенное окно кухни она увидела Лен, стоявшую около плиты, а недалеко от нее, в темном углу, виднелось, подобно призраку, бледное личико Габриеля. Он скрылся здесь, когда гофмаршал резким движением руки прогнал его из этого круга высокорожденных… Она совершила непростительную ошибку, приняв сторону мальчика: этим, без сомнения, она только ухудшила и его, и свое положение. Ненавистная «вторая жена» наговорила такого, что теперь вопрос состоял только в том, когда именно она возвратится в свой родной дом… При этой мысли Лиана вздохнула полной грудью, и луч счастья осветил ее душу. Теперь не она будет намекать на развод, не она будет стараться порвать цепи, в которые сама себя заковала. Она была довольна тем, что смело, не стесняясь, высказала свои убеждения. Не каждое ли ее слово было нарушением правил, выработанных Майнау? Теперь он не мог на время своего отсутствия поручить ей хранить домашний очаг и воспитывать наследника рода Майнау: гофмаршал не потерпит этого ни в коем случае. Майнау нечего было страшиться огласки — разрыв произошел при посторонних за кофейным столом… Сделаться свободной!.. Там, вдали, окруженный таинственным полумраком, виднелся ненавистный ей замок, где она за столь короткое время так настрадалась. То, что с ней происходило здесь, она будет считать тяжелым сном, о котором вскоре забудет… Назад, к Магнусу и Ульрике! Опять жить общей с ними жизнью, опять заниматься в Рюдисдорфе, в таком уютном зале!.. Теперь она охотно будет выносить капризы матери и ее гневные вспышки! Тамошний ад, как говорили Магнус и Ульрика, был ничто в сравнении со страданиями и одиночеством на чужбине. Она же поедет не к матери, а к Магнусу — он ведь решительно заявил, что Рюдисдорф ее родина и будет служить и для нее, и для Ульрики убежищем в любое время… О Магнус! Глаза ее наполнились слезами при мысли о встрече с ним.

В эту минуту раздался лай собак, выбежавших из охотничьего домика; она оглянулась и увидела Майнау, который унимал повелительным движением руки прыгавшую кругом него свору… Возможно, он шел в охотничий домик за шалью, которую оставила там герцогиня. Как гордо и высоко держал он голову, будто служил олицетворением мужества и силы! А между тем он был самым жалким из всех! Он шел против совести и убеждений и обходил молчанием грубые выходки дяди, не заступаясь за жену, не соответствующую его требованиям. Лиана быстро пошла вперед, как будто не видела его, но он был уже около нее.

— Как! Ты плачешь, Юлиана? Ты можешь плакать? — воскликнул он со всем злорадством удовлетворенной жестокости. Она гневно отерла слезы. — Ну, не сердись, никто лучше меня не знает, что ты не от чувствительности проливаешь их. Бывают слезы ожесточения, оскорбленной гордости…

— И глубочайшего раскаяния, — прервала она его.

— А!.. Ты раскаиваешься в своем давешнем геройстве? Как жаль! А я принимал все сказанное тобой за твое искреннее убеждение и думал, что ты готова принять мученическую смерть за каждое свое слово… Итак, ты раскаиваешься? Не прислать ли тебе священника? Он с такой необъяснимой готовностью старался выручить тебя, что герцогиня вне себя из-за этого… Прислать тебе его, Юлиана? Более любезного духовника трудно найти в целом свете — так считала Валерия.