Трудное примирение - Линн Грэхем

«Не может быть, не может такого быть», — твердила она себе, еще раз украдкой бросая взгляд на свое отражение, — так это было похоже на ее детскую мечту. Нет, никогда раньше она не выглядела столь прекрасно. Ничего удивительного, что все они остались довольны собой.

От замка до церкви всего миля. Когда она была здесь в прошлый раз, церковь показалась ей совсем простой, маленькой и темной. Теперь она вся пестрела цветами, пропитавшими воздух своим ароматом. Кэтрин была как во сне. Она вошла в боковой придел об руку с испанским герцогом, с которым познакомилась накануне вечером. «С опозданием на пять лет, на пять лет, теперь это для меня совсем ничего не значит», — неистово убеждала она себя, заметив, что Люк обернулся и не отрываясь смотрит на нее. Но почему-то с этой минуты мысли ей уже больше вообще не подчинялись.

— Самая прекрасная свадьба на свете.

Люк нежно прижался губами к ее губам, и сладкая истома разлилась по всему телу, чувства смешались.

Солнечные лучи освещали ее лицо, играли на платиновом кольце, только что надетом на ее палец. Кристиан поцеловал ее в лоб, со смехом объявив, что на губы Люк наложил строжайший запрет.

В лимузине Люк привлек ее к себе и впился ей в губы с такой страстью, какой она еще не видывала. Она выронила букет, но никто из них не потрудился его поднять, она обвила руки вокруг его шеи и сомкнула пальцы, чтобы уже невозможно было разорвать связующую их цепь.

В душе Кэтрин пели скрипки. Она парила над землей в счастливом розовом тумане.

— Кэтрин?

— А? — мечтательно вздохнула она, ее голова покоилась на плече Люка. Кэтрин чуть приоткрыла глаза и слегка удивилась, что свечи в огромных канделябрах вверху, оказывается, ненастоящие. А ей-то казалось, что она кружится в вальсе при свете звезд.

— Настоящие свечи были бы лучше, — прошептала она и добавила: — Ты боялся пожара и не хотел запаха горящего воска.

— Я очень старался себя побороть. Я знал, чего от меня ждут, — признался Люк у нее над головой, и она лениво усмехнулась. Он повернул ее к себе и поднял ее лицо за подбородок. — Пора ехать.

— Ехать? — отозвалась она, потрясенная этим известием.

Он нежно провел ей пальцем по губам, особенно нежно погладил нижнюю, и эта ласка проникла в нее до самых глубин души. По ее напрягшемуся телу пробежала горячая волна слабости и чувственного восторга, как если бы он повернул в ней рычаг высокого напряжения. В темных глазах, полуприкрытых ресницами, играли золотистые искры.

— Пора, — повторил он, отдельные звуки слились в единое слово. — Поторопись, — добавил он.

— А гости все еще здесь.

Его рука, лежавшая у нее на спине, вдруг прижала ее бедро, и она вся затрепетала.

— О!

— Именно так, сага, — о! — нежно проговорил он. — Гости будут веселиться и танцевать до рассвета, но уже без нас. У меня совсем другие планы.

Она таяла в его крепких объятиях. Она бы отдала все на свете, лишь бы остаться тут. Сама мысль о том, что придется со всем этим расстаться, внушала ей ужас. Она просыпалась от сладостного сна, которым жила весь день. И пробуждение было ужасно.

Неужели у нее в самом деле хватит упрямства цепляться за свою идею, что она его ненавидит? Когда она смотрела на него у алтаря, в сердце у нее не было ненависти. Когда он прикасается к ней, она не испытывает ни малейшего отвращения. Она чувствует любовь. Любовь. Это открытие ее сокрушило. Ее чувства устояли под напором страданий и разочарования, времени и взросления. Почему? Она отлично знала почему, едва ли была необходимость отвечать на этот вопрос. В начале всего был для нее Люк… и Люком все для нее заканчивалось.

Он вывел ее из бального зала, не обращая внимания на попытки нескольких группок гостей завязать с ним разговор. В тени громадной лестницы он повернул ее к себе и, сжав ладонями лицо, снова страстно приник к губам, поцелуй его был сперва просто жаден, но потом в нем заиграла влекущая чувственность, которая совсем опустошила ее.

Их прервал негромкий свист. С горящими щеками, все еще дрожа от той страсти, которую Люк на нее обрушил, она сняла руки с его плеч и отстранилась.

В нескольких шагах стоял Кристиан, и на лице его сияла улыбка величайшего удовольствия. Люк, ничуть не смутившись, послал ему ответный взгляд и повел ее наверх, всем своим видом показывая, что без посторонней помощи ей не подняться. Гуилья уже ждала со сменой гардероба.

Боже милосердный, думала Кэтрин в замешательстве, неужели я просто схожу с ума? Ничем, кроме безумия, нельзя было извинить ее поведение в последние сутки. Неужели другие женщины так же обманывают себя, как и она? Люк знал ее лучше ее самой. Он знал ее слабости и достоинства, ее пристрастия и ее предрассудки, кажется, он понял даже, что она малодушно предпочитает бегство, если не в силах что-то изменить, и отказывается признавать то, чего боится…

Почему ей удалось обмануть саму себя? Она ведет себя точно ребенок, который задумал сбежать из дома, но в душе надеется, что его все-таки найдут и вернут обратно. Уже почти семь лет, как она отдала свое сердце без малейшего колебания, и это сердце до сих пор принадлежит ему. И она ничего не может поделать с этой любовью, ведь она — часть ее самой, и бороться с ней бесполезно. Люк — это ее личная кнопка самоуничтожения. И ее разрыв с ним пять лет назад просто разлучил душу и тело.

«Ты мне нужна», — сказал он ей когда-то ночью в Швейцарии. Это признание перевернуло в ней душу. Она бы бросилась в огонь ради него, да ради одних этих слов. Но он больше их не повторял и не собирался повторять, ведь он был совершенно уверен в том, что она его боготворит.

И очень скоро уже начал обиняками намекать ей, что вечно так продолжаться не будет. Это был страшный удар. Она привыкла по ночам мерить шагами комнату, болезненно реагировать на невзначай оброненное слово или другую оплошность, в панике ждать звонков, когда они запаздывали… жить в постоянном изматывающем страхе, что она его потеряет. Это убивало ее, медленно, незаметно.

— Он очень дурно с тобой обращался, — сердилась Харриэт. — Что тут можно было сделать? Такой уж он человек. Ты поступила правильно. Ты спасла от него Дэниэла. Можешь гордиться, что у тебя хватило на это разума.

Когда она начинала колебаться, а колебания не раз охватывали ее с тех пор, как она впервые бросилась ему звонить, Харриэт поступала точно голландский мальчик, затыкающий пальцем дыру в дамбе, в той дамбе, которая сдерживала ее эмоции, чтобы не дать им вылиться бурным потоком и толкнуть ее на самый дурацкий поступок. Да, правда, сколько раз она уже готова была ему позвонить! И всегда в страхе останавливалась. Однажды, за два дня до его рождения, она даже пришла на почту и чуть было не отправила ему открытку, ведь после смерти родителей, кроме нее, не осталось никого, кто бы мог об этом вспомнить. Но Харриэт твердо вела свою линию. А в первый год, чтобы удержать ее в разлуке с Люком, требовалось работать не покладая рук.