В долине солнца - Энди Дэвидсон

class="p1">– Разве это лучше, чем убить его?

– Если убить, он не почувствует боли.

Сэнди задумался на несколько мгновений, а потом спросил:

– Что мне для этого нужно?

Тревис отстегнул ножны и положил их на капот своего пикапа. Затем расставил в стороны ноги, развел руки, согнул колени и наклонился вперед, поморщившись от боли, которая прошла по телу. Сдвинулся в сторону.

– Ладно, давай, – сказал он. – Просто представь, что я – это ты, а ты – Роско, и ты нападаешь на меня. Просто попробуй меня ударить.

Сэнди переминался с ноги на ногу.

– Это будет больно?

Тревис опустил руки.

– Да не будет, – заверил он.

По всему двору замигали многочисленные натриевые лампы.

Сэнди ринулся на Тревиса, и Тревис нашел в руках и ногах последний остаток силы, будто извлеченный из какого-то далекого, забытого уголка, куда проникал лишь тусклый свет и куда никто никогда не забредал.

Суббота

11 октября

Ридер проснулся до рассвета. В душ он не пошел, а только натянул клетчатую рубашку поверх своей ночной и влез в старые хлопчатобумажные брюки и кеды. Вышел, стараясь не разбудить Конни. Спустившись, пожарил себе хлеб и съел его у раковины, наблюдая за тем, как дуб на заднем дворе раскачивался на ветру. Затем поставил тарелку в раковину. Взял со стола фотокопию наброска, который Сесил сделал в штабе накануне. Он сложил лист и сунул его в карман. В гараже он достал из шкафа старую тяжелую коробку для снастей и убедился, что взял все необходимое на день. Поставил коробку на пол своего «Шевроле», а новенькое спиннинговое удилище положил в кузов машины. Ридер медленно сдал назад по подъездной дорожке и направился по темным пустым улицам, чувствуя – как и всегда, когда рано вставал, – что мир не принадлежал людям, а каким-то образом был хранителем самому себе, а Ридер в нем – лишь малой частью некой великой тайны, и безмолвие всего сущего служило лишь торжественной тишиной перед ней.

Он ехал по шестому шоссе на юг в сторону Хьюстона, потом на восток по I-10. Ехал, пока всходило солнце, пока не свернул к рыбацкой деревушке Анауак. Миновав нефтяные месторождения и заказник, он направился вдоль залива Галвестон, откуда съехал на Пончо-стрит, где дорога оканчивалась травянистым участком, на котором росли пальмы и дубы. У кромки воды стоял дом на сваях, где старик, похожий на самого Ридера – высокий, седой и тоже представитель закона – сидел и ждал на крытом крыльце в шортах и шелковой рубашке. Перед ним на столе из ротанга стоял бокал «Кровавой Мэри». Когда Ридер вылез из машины и потянулся, старик вскинул руку.

– Выпить хочешь? – прокричал он.

– Я рыбачить приехал, – прокричал в ответ Ридер.

– Ладно, – ответил мужчина. Выловил из бокала оливку и съел ее. – Давай за дело.

Как судья Фуллер все правильно себе устроил, подумал Ридер, когда они спускались к причалу, где была пришвартована шлюпка перед бурым пространством залива Галвестон, источающего запахи рыбы, соли и грязи. Они сели в шлюпку и вышли в залив, где встали на якорь и ловили хека на спиннинговые удилища, чьи ушки словно подмигивали на утреннем солнце. Сначала они просто рыскали по палубе на противоположных концах лодки, не разговаривая, принимая старинные позы, которые выучили еще до войны, хотя теперь время разделяло их больше, чем расстояние.

К обеду они наловили совсем немного.

Они сидели на холодильных ларях со льдом в тени навеса на ходовом мостике и ели мясные консервы с солеными крекерами и пили дешевое техасское пиво из бутылок.

– Классная лодка, – заметил Ридер.

– Лодка – это дыра, в которую мужик бросает деньги, чтобы просто смотреть, как они исчезают, – сказал Фуллер. – Если бы я потратил хоть половину тех денег, что вложил в нее, на женщину, сейчас был бы куда богаче.

– Все ты сделал правильно.

– Я и не говорю, что нет. Но всегда можно сделать лучше.

– Ты с кем-нибудь, кроме меня, еще общаешься?

– Из кого, из морпехов?

– Из морпехов, из дивизии. С ребятами из ВЮС[20].

– Мало с кем. – Фуллер запечатал свой обед в пластиковом пакете и убрал его в холодильник, на котором сидел. Затем наклонился вперед и, упершись локтями в колени, поднял бровь.

– Вот о каком одолжении ты говорил, когда звонил мне?

Ридер намазал остатки консервов на крекер плоским армейским ножом.

– Ты же знал одного-двух судей, которые были на тех трибуналах, да?

– Ты имеешь в виду Милай[21], это шоу ужасов?

– Нет.

Фуллер на мгновение пристально уставился на Ридера.

– А-а, – сказал он и выглянул из тени на солнце, затем встал с бутылкой пива в руке. – Ты про то дерьмо, – проговорил Фуллер и сделал длинный глоток. – То дерьмо так и не дошло до суда. К чему оно сейчас, Джон?

Ридер пожевал мясо, проглотил.

– Те ребята пробыли там почти два года, так?

– Год и семь.

– Как они себя называли? – спросил Ридер, хотя вроде бы, знал ответ. Он помнил свой давнишний разговор с Фуллером, много лет назад, когда они рыбачили, почти как сейчас, только чуть дальше от океана, возле байу, где за их лодкой следили аллигаторы, держа головы низко над поверхностью, будто морские мины. Они оба тогда были пьяны, и Фуллер разговорился. Он рассказал много такого, чего не должен был, и Ридер видел это, но не остановил его, потому что давно не понимал своего богатого друга-юриста, с тех самых пор, как они ступили на землю в Британии, Франции и Алжире, где они были товарищами и действовали сообща, стремясь выжить. Ридер полагал, что он хотел поделиться неким тайным знанием, как если бы друг просто открывал правду другу, вот и все. Они ночевали на байу, и в свете костра Фуллер, после нескольких глотков «Олд Форестера», нарисовал палкой на влажной земле то, что показал ему как-то один из друзей-судей. То, что было выжжено и вырезано на руках у солдат в 1968 году.

– Волчья голова, – сказал Фуллер теперь, когда они сидели в качающейся шлюпке. Он почесал загривок, который вовсю опаляло солнце. – Да, я знавал несколько ребят, которые это расследовали. А почему спрашиваешь?

– У меня парень, который убивает женщин, – сказал Ридер. – И у него знак Волчьей головы.

Фуллер перегнулся через корму и перенес вес на костяшки пальцев.

– Иисусе, – сказал он. Спустя мгновение снова выпрямился.

– Сколько там было таких ребят? Тридцать, сорок?

– Если бы. В живых осталось всего с дюжину.

– Им когда-нибудь выдвигали обвинения?

– Черт. Думаешь, они