Серая слизь - Алексей Евдокимов

После “Дагбладет” фильм купили уже шведы и показали по SVT1. С этого начались, во-первых, мои варяжские контакты и контракты – как на предмет какого-никакого “инвестигейшна” (большой телесюжет про местные, латвийские, съемки скандинавского порно для секс-концерна Privat), так и по линии “человеческих историй”, доведшей в итоге до Берлина; а во-вторых, – новый виток “ковчеговского” скандала, приобретшего уже международный масштаб. Тут возбудилась и латвийская титульная пресса, включая “Диену” и “Неатка-ригу”, вдобавок наши власти к инвестиционно активным скандинавам относятся с пиететом, переходящим в трепет, – так что, видимо, ментов пнуло в итоге собственное начальство.

Впрочем, возбуждение уголовного дела против Маховского – Яценко по статье “доведение до самоубийства” вовсе не имело следствием выволакивание канающего под подлодку “Ковчега” на свет божий. Ровным счетом наоборот: конспирация сработала, сектанты-активисты легли на дно, Греков вовсе растворился (хотя в розыск его никто не объявлял). И совершенно же ясно: если даже этих двоих признают виновными, то ими, стрелочниками, ко всеобщему удовлетворению и ограничатся – законность, ребята, соблюдена, жертва отмщена, чего вам еще?..

Хотя и тут все сильно непонятно: общественность за два года про “Ковчег” благополучно подзабыла, а “крыша” у подследственных явно какая-то есть, и, видимо, какая-то вполне нехилая. Круминьш, скажем, адвокат модный и дорогой – откуда у числящегося безработным Маховского бабло его нанимать? Лера вон, на которую потихоньку, но последовательно давят, вообще считает, что неким превесьма реальным людям крайне не хочется, чтобы дело в принципе дошло до суда… И ходит Лера в последнее время мрачная, и мне рекомендует быть готовым к неожиданностям: я-то предполагаюсь свидетелем…

Ну что, начались неожиданности?

– Нам надо поговорить… Не по телефону, естественно. – Заявлено это было вполне безапелляционно.

– Нам?

– Угу. Нам. С вами. – Речь небыстрая, правильная, спокойная до почти полного отсутствия интонации. – Причем как можно скорее.

– Совершенно не вижу, о чем нам разговаривать. С вами.

(Этот Яценко – плечистый, несколько флегматичный парень – в отличие от единоверца-подельника, ни под какую шизу, между прочим, никогда не косил. Но и не говорил ничего ментам. То есть, похоже, имел основания чувствовать себя в безопасности…)

– Есть тема. Еще раз – я не могу по телефону. Не бойтесь, вам не грозит ничего… Я имею в виду – с моей стороны.

– Вы меня успокоили…

– Хотелось бы сегодня.

– Подождите. Это вам – хотелось бы. А почему этого должно хотеться мне, вы пока не объяснили…

Так мы препирались минут пять. Яценко ничего толком не объяснял, но намекал на какую-то имеющуюся у него эксклюзивную информацию. Когда убедился сам, насколько тухло это звучит, стал поминать разный народ, с которым я общался в процессе съемок “Дезертира”, каких-то подруг сумасшедшей Панковой… – в максимально туманном контексте. Отчего его телеги, естественно, только окончательно утратили убедительность.

И все равно мешало что-то мне его послать и отрубиться на фиг. Не знаю, что. Почему-то, не веря ни хрена ему, еще меньше я верил в хрестоматийный вызов в безлюдное место с последующим хрестоматийным изничтожением опасного свидетеля (“мясо в реку”). Не знаю, почему. К тому же… Может, выработались потихоньку рефлексы журналиста-расследователя (вряд ли). Может, накопилась критическая масса раздражения творящимися вокруг интересностями…

В общем, я согласился. По-прежнему оставаясь от всей этой истории в категорическом неудовлетворении. От всей этой байды…

Он работает охранником в доме спорта “Локомотив” (“…знаете?” – “Да, представляю. Напротив памятника освободителям?” – “Да, на Узварас, где станция Торнякалнс”.). Он там будет дежурить сегодня ночью. Один. К девяти вечера большинство посетителей рассосется. Я могу подъехать – и мы спокойно поговорим.

К девяти наладилась прыскать меленькая, пылевидная, но очень густая морось – при минусовой температуре. Моторюга тихонько матерился и ехал изматывающе осторожно. Выйдя на углу Узварас и Бариню, я сам пару раз чуть не навернулся – все облизала подлая ледяная корочка: асфальт, тачки, стволы и сучья мощных лип уводящей к парку Аркадия полутемной аллеи – угольно-черные и угольно же странно мерцающие в затуманенном свете редких фонарей. Справа утягивался в волглый безразмерный мрак недовзорванный в свое время национал-террористами, проросший пентаграммами суперштырь памятника освободителям Риги. Чугуные освободители (от фашистов – то есть оккупанты, выражаясь лояльно) в касках почти не различались. С панической скоростью пронесся в сторону центра одновагонный десятый трамвай.

Огромные непрозрачные окна спортклубовского параллелепипеда мертвы были все, но под обширным козырьком входа свет горел – так что машины я увидел сразу, издалека. Полицейский уазик и нейтральную мыльницу. И людей, топчущихся возле, периодически входя-выходя в(из) стеклянной, тоже непрозрачной двери. Их было немного, и только одного я заметил в форме… Нет, двоих…

По мере того как я шел по прямой безлюдной аллее, я замедлял шаг и метрах в тридцати от машин почти остановился. Однако не остановился – а, снова ускорившись, но не чрезмерно, прохилял по периферии освещенного пространства, косясь на происходящее с вялым, стопроцентно праздным любопытством. Вышедший как раз из здания усатый мужик в цивильном, но с озабоченной казенной рожей, глянул на меня без выражения.

Я отбрел подальше, в темноту, остановился у нескольких припаркованных вдоль поребрика тачил, не имея ни малейшего понятия, что делать теперь. И вообще – что обо всем этом думать. Мыслей, связных, по крайней мере, не было вовсе. Зато ощущений – завались. Одно другого бодрей… Шелестело о капюшон. С тяжким нутряным лязгом скакал через Торнякалнс бесконечный товарняк.

Минут, наверное, через пять-семь (топтаться и входить-выходить менты прекратили – только, по-моему, сидел кто-то в уазике) “Локомотив” покинула и быстро двинулась в мою сторону, направляясь явно к одной из запаркованных машин, то ли тетка, то ли девка в куртке. Квакнула сигнализация.

– Извините, – дернулся я навстречу (девица – не юная – шарахнулась). – Прошу прощения… Э-э… Вы, случайно, не в курсе, что там произошло?

Коза буркнула нечленораздельное, торопливо распахивая скользкую дверцу.

– Простите… Вы не знаете…

– Нет! – Не глядя на меня, она нырнула в салон и судорожно захлопнулась.

– Да гребись ты конем… – отблагодарил я елозящую по льду “ауди”.

Попереминался еще. Пересек бульвар Узварас. Вдоль сетки, ограничивающей поле для гольфа, не спеша двинул обратно, опять продефилировал – уже по другой стороне бульвара – мимо подъезда спортклуба (где по-прежнему не наблюдалось особых признаков жизни). Когда я вынимал из карманов стынущие руки, куртка похрустывала от намерзшей на “акватекс” корки.

Я доковылял уже почти до самого угла – и тут заметил какого-то кента, шагающего по противоположной аллее в этом же направлении. Рослого, с длинной спортивной сумкой. Вроде, явился кент также из “локомотивных” дверей… Пропустив скрежещущую на повороте “десятку” из центра, я вторично форсировал бульвар, нагнал рослого.