Последний командарм. Судьба дважды Героя Советского Союза маршала Кирилла Семёновича Москаленко в рассказах, документах, книгах, воспоминаниях и письмах - Николай Владимирович Переяслов

организационных и человеческих качествах Кирилла Семёновича Москаленко, книга генерала Горбатова «Годы и войны» выделяется откровенно негативным своим звучанием, рисуя в ней Москаленко одними только исключительно чёрными красками.

С октября 1941 года по июнь 1942-го Александр Васильевич Горбатов командовал 226-й стрелковой дивизией, участвовавшей в боевых действиях на Украине. Дивизия отступала к Харькову, и там, под Харьковом, недавно возвращённый с Колымы в строй генерал вступил в конфликт с новым командармом Москаленко, высказав командованию своё неприятие использования грубых выражений. В книге «Годы и войны», опубликованной уже после победы в журнале «Новый мир», Горбатов писал:

«В день наступления была необычно сильная по этим местам пурга, в двадцати метрах ничего не было видно. Командиры взводов не видели своих людей, роты и батальоны были неуправляемы, поэтому наступление у нас и у соседей не увенчалось успехом. В восемнадцать часов я доложил командарму о неудаче.

– Кому вы служите? – спросил в ответ командарм.

– Не понял вашего вопроса, товарищ командарм, прошу повторить.

– Не притворяйтесь, а отвечайте. Советской власти или Гитлеру?

– Служу советскому пароду и нашей партии, товарищ генерал, – ответил я и в свою очередь спросил: – Будут ли ещё вопросы?

– Вопросов больше нет, мне и так всё ясно.

– Тогда разрешите мне доложить своё мнение. – И получив согласие командующего, доложил: – Село Новый Салтов, которым мы должны овладеть, вытянулось одной улицей вдоль правого берега реки больше чем на два с половиной километра. Перед ним река с широкой открытой долиной. За селом высота, с которой противник просматривает впереди лежащую местность на три километра. Смена 300-й дивизии, полагаю, была замечена противником, он подвёл резервы и уплотнил свои боевые порядки. Внезапности не было в начале наступления, тем более не может быть сейчас. Если мы и овладеем Новым Салтовом, то слишком дорогой ценой.

– Короче! Что вы предлагаете? – перебил меня командующий. – Отменить наступление вашей дивизии?

– Нет, я не этого хочу, – ответил я и продолжал: – Противник, имея стрелков и пулемётчиков в каждой из ста пятидесяти хат на фронте в два с половиной километра, занимает очень выгодное положение, а мы будем вынуждены подставлять себя под огонь. Поэтому наступление в лоб на этом участке нецелесообразно. Сомневаюсь, чтобы мои соседи своими силами овладели Рубежным и Старым Салтовом.

– Вы очень плохого мнения о своих соседях, посмотрите лучше на себя, – заметил командарм.

Я продолжал, не обращая внимания на этот выпад. Предложил сначала усилиями двух дивизий – правого соседа и нашей – овладеть одним Рубежным. Оттуда сосед будет наступать в первоначально указанном направлении, а мы – на юг, во фланг и тыл противнику, занимающему Новый Салтов. При этом варианте мы наверняка овладеем Рубежным, а наступая на Новый Салтов во фланг, встретим огонь не из ста пятидесяти хат, а лишь из двух крайних, во столько же раз меньше понесём потерь и больше будем иметь успеха. Овладев Новым Салтовом, поможем левому соседу продолжив наступление на Старый Салтов. Исходя из этого, я просил разрешить мне большую часть сил нашей дивизии привлечь к овладению Рубежным.

После небольшой паузы услышал:

– Не возражаю, договоритесь с Тер-Гаспарьяном, только не тормозите выполнение моего общего приказа.

Окончив разговор, я был в недоумении: почему такой тон, почему оскорбления? Ведь командующий меня совсем не знает, только позавчера мы прибыли в его подчинение…»

В тот же вечер, – пишет в своей книге Горбатов, – «я позвонил Маршалу Советского Союза Тимошенко и попросил его вызвать меня к себе вместе с командармом, чтобы в его присутствии объясниться. Через несколько дней, отправляясь к главкому, я взял с собой семь приказов, выпущенных штабом армии за последние десять дней, в которых все командиры и комиссары дивизий получили взыскания. Иные из них за этот период имели уже до четырёх взысканий и предупреждений.

Решил рассказать Военному совету фронта всё по порядку, начиная с бесцельных, беспрерывных атак на одни и те же пункты в течение десяти – пятнадцати дней при больших потерях.

Когда я вошёл к маршалу Тимошенко, в комнате был член Военного совета Н.С. Хрущёв, начальник штаба И.Х. Баграмян и командующий 38-й армией К. С. Москаленко. После того, как я представился и поздоровался, главнокомандующий юго-западным направлением Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко спросил меня:

– Ну, рассказывайте, что вы там не поделили?

Доведенный оскорблениями до белого каления, в запальчивости я, показывая рукой на командарма, ответил:

– Это не командарм, это бесплатное приложение к армии, бесструнная балалайка.

Ко мне подошёл Н. С. Хрущёв и, положив на моё плечо руку, укоризненно сказал:

– Товарищ Горбатов, разве можно так говорить о командарме, да ещё во время войны?

– Товарищ генерал, – ответил я Хрущёву, – прошу меня извинить за резкость, но то, что я сказал, я доложил Военному совету фронта в присутствии командарма, а не шёпотом на ухо, кому-то на базаре.

Хрущёв посмотрел на главкома (Тимошенко], а затем вновь с вниманием выслушал мои взволнованные слова:

– Больше терпения нет, товарищ член Военного совета. Я сказал то, что думаю. За 5 дней наши дивизии захватили не одну сотню пленных, десятки орудий и миномётов, и всё потому, что действовали по своей инициативе, вопреки приказам командарма. Всё руководство командарма заключается в самом беспардонном отношении к подчинённым. Мы только и слышим: "Гитлеру помогаешь, фашистам служишь, предатель!" Надоело слушать и бесконечную брань. Неужели командарм не понимает, что своим поведением не мобилизует подчинённых, а только убивает их веру в свои силы? Подобные оскорбления я слышал в Лефортовской тюрьме от следователя и больше слушать не хочу. Сначала я думал, что командарм позволяет себе так разговаривать только со мной, недавно прибывшим с Колымы. Но это трафарет и применяется к каждому из подчинённых. Все мы честно служим и будем служить нашей Родине и партии, но незаслуженная ругань на любого человека действует отвратительно. Прошу оградить от неё, так как она наносит колоссальный урон нашему делу.

Главком выслушал меня очень внимательно и, обращаясь к командарму, сказал:

– Я же вас предупреждал, что грубость ваша недопустима, но вы, как видно, не сделали нужного вывода. Надо с этим кончать.

А мне он посоветовал не горячиться, расспросил о состоянии дивизии и разрешил ехать к себе.

За всё это время командарм не сказал ни слова. Когда я уезжал, он остался у главкома. О чём они говорили – гадать не берусь. Однако после этого объяснения оскорбительных приказов стало заметно меньше…»

Надо признать, что матерщина и оскорбления в нашей армии действительно во все времена широко процветали, да и не только в армии, а