Жюль Верн - Геннадий Прашкевич

Британия превыше всего!

Этцель не позволил Жюлю Верну погубить смелого капитана.

По глубокому убеждению Этцеля, «Журнал воспитания и развлечения» никак не мог популяризировать трагические варианты.

«Но я не вижу для финала другой возможности, — протестовал Жюль Верн в письме от 25 апреля 1864 года. — Какой смысл возвращать Гаттераса в Англию? Его миссия выполнена».

Но издатель настоял.

Капитана Гаттераса доставляют в Англию.

Теперь он доживает дни в скучной лечебнице Стэн-Коттедж близ Ливерпуля.

Точнее, доживает свои дни его тело. Душа капитана навсегда осталась на Северном полюсе. Он не замечает окружающего, он ни с кем не вступает в беседы и на прогулках всегда идет только в одном направлении — на север! И возвращается — пятясь, не отводя глаз все от той же самой высокой северной точки мира. Многие переводчики пытались адекватно перевести великолепную финальную фразу романа, но лучше всего (на мой взгляд) это сделано в варианте, выполненном в 50-х годах прошлого века (под руководством Г. Еременко).

«Капитан Джон Гаттерас неизменно стремился к северу».

Жаркое лето 1864 года Верны провели в Шантене.

Мэтру Пьеру и его жене удалось, наконец, собрать всех своих детей.

Приехал капитан Поль — опытный морской офицер. И не один, а с мадемуазель Мелье де Монторан, которая согласилась стать его женой. Приехали младшие сестры — Анна, Матильда и Мари, теперь соответственно — мадам Дюкре де Вильнев, мадам Флери и мадам Гийон. К ним присоединились родственники — Аллоты, Тронсоны, Шатобуры. Каждое воскресенье на открытой террасе устраивались танцы. Жюля усаживали за пианино, он играл популярные пьески Берлиоза, Обера, Гуно. Совсем недавно он писал о них в высшей степени презрительно: «Мелодии галантной эпохи Герольда и Обера, гордившихся тем, что они ничего не знают… Берлиоз, глава школы импотентов, чьи музыкальные идеи вылились в завистливые фельетоны… Гуно, умерший после того, как принял постриг в вагнеровской церкви…» В Шантене, к счастью, никто не знал об отвергнутом романе.

Иногда Жюль читал свои стихи.

С огромным интересом следил Жюль Верн за тем, как его друг Надар достраивает в Париже гигантский аэростат, так, кстати, и названный им: «Гигант». Зеваки день и ночь могли любоваться аэростатом на Марсовом поле. Отсюда он совершил свой первый (как оказалось, и последний) вылет. Сильный ветер унес «Гиганта» в Германию, и там он потерпел катастрофу близ Ганновера. Надара и раньше раздражала плохая управляемость воздушных шаров и аэростатов, теперь он окончательно убедился, что ищет не там, где надо.

«Физики и инженеры, — писал Жюль Верн об опытах и размышлениях друга в журнале «Семейный альманах», — давно придумали для полетов в атмосфере все необходимое — газ для наполнения шара, прочную и легкую сетку, чтобы удерживать оболочку, удобный клапан для спуска водорода. Найдены средства для подъема и спуска — балласт и избыточный газ. Но этого мало. Это вчерашний день. Пришла пора строить аппараты тяжелее воздуха. Я видел одну такую действующую модель: изобретатель вместо того, чтобы толкать корзину, толкает с помощью винта сам аэростат, для чего ему придана форма удлиненного цилиндра…»

И далее: «Всем знакомы игрушки, сделанные из лопастей, которым придают быстрое вращательное движение с помощью быстро разматываемой веревки. Такая игрушка взлетает и легко парит в воздухе, пока винт вращается. Теперь представьте себе непрерывно действующую пружину: подобная игрушка будет держаться в воздухе неопределенно долго…»

Сам Надар в опубликованном в газете «Ла пресс» энергичном «Манифесте воздушного управляемого передвижения» провозгласил следующие основные принципы сторонников будущей авиации: «Аэростат родился поплавком и навсегда останется только поплавком. Для того чтобы надежно парить над землей, летательный аппарат должен быть тяжелее воздуха. Человек должен научиться получать опору в самом воздухе, как это делает птица, удельный вес которой всегда больше удельного веса окружающей ее среды. Давно пора отказаться от аэростатов и воздушных шаров! Давно пора перейти к использованию законов динамического полета. Винт! Святой винт! Только винт вознесет нас в небо!»

Придет время, и Жюль Верн реализует размышления Надара в таких романах, как «Робур-завоеватель» и «Властелин мира». Пока же он внимательно следит за тем, как энтузиасты нарождающейся авиации Постав Понтон д'Амекур (1825— 1888) и Габриель де Лаландель (1812—1886) работают над проектами первых геликоптеров. Самое удивительное заключалось в том, что оба лидера этого направления не имели никакого специального технического образования и расчеты для них выполняли опытные инженеры. Не случайно со временем Понтон д'Амекур переключился на другие сферы и стал президентом французского Общества нумизматики и археологии, переживавшей тогда свой бум, а Лаландель, офицер морского флота, вошел в историю французской литературы своими многочисленными морскими романами. Свою роль «изобретатели», впрочем, сыграли. В союзе с неутомимым Надаром они основали во Франции Общество сторонников летательных аппаратов тяжелее воздуха.

Жюль Верн без колебаний вошел в число его учредителей.

В апреле 1864 года в журнале «Семейный альманах» Жюль Верн напечатал большую статью «Эдгар По и его произведения». Жюль не часто обращался к чужим литературным работам, но творчество американца чрезвычайно любил. И не зря. У Эдгара Аллана По было чему поучиться.

Вот один из героев По — Огюст Дюпен, аналитик.

И живет он, кстати, в Париже, в предместье Сен-Жермен.

В отличие от большинства людей Огюст Дюпен видит постоянно совершающиеся вокруг нас события совершенно по-своему. В рассказе «Убийство на улице Морг», например, свидетели-иностранцы совершенно убеждены (эта деталь чрезвычайно поражала Жюля Верна) в том, что голос преступника (которого никто не видел, но все слышали) явно не принадлежал их соотечественникам.

«Француз предполагал, что слышал голос испанца и смог бы разобрать несколько слов, если бы знал испанский язык (выделено мной. — Г. П.). Голландец утверждал, что наверняка слышал голос француза, однако допрашивали голландца через переводчика, так как французского он не знал. Англичанин считал, что до него совершенно точно доносился голос немца, хотя сам ни слова не знал по-немецки. Испанец был уверен, что слышал англичанина, но судил об этом исключительно по интонации, поскольку не обнаружил никаких познаний в английском. Итальянец был убежден, что слышал русского, но беда в том, что ему никогда в жизни не приходилось говорить ни с одним русским. Еще один француз, в отличие от первого, всеми силами клялся, что, несомненно, слышал итальянца, но вынес он это убеждение исходя из интонаций говорившего».