Внуки - Вилли Бредель
Шрифт:
Интервал:
Ганс Брунс махнул рукой и сказал:
— Меня тебе нечего агитировать. Я-то знаю. Да, таковы перспективы. И так оно, видно, и будет! Слишком много рабочих еще не понимают смысла происходящего.
— Ты, надеюсь, не думаешь, что фашизм может победить Советский Союз?
— Нет, конечно! Но бойня будет ужасная…
— Мы можем многое сделать, чтобы не допустить ее, — для этого необходимо возможно скорее сокрушить фашизм.
— Вот как? — смеясь, сказал Ганс. — Пока мы ничего не можем. Мы сидим в мышеловке.
— Я хотел сказать, мы — рабочие, германский рабочий класс.
К ним подошел Рихард Бергеман, товарищ из Бармбека.
— Я вижу, вы увлечены разговором. Можно мне присоединиться?
— Конечно, — торопливо, но не очень искренне отозвался Ганс. — Мы говорим о всевозможных случайностях, которые ведут к аресту. Достаточно одного неосторожного или плохо понятого слова. Не правда ли?
— Еще бы, — подхватил Бергеман, видимо довольный тем, что может принять участие в разговоре. — Здесь с нами сидел один кельнер. Если рассказать, почему он был арестован и жестоко избит, это покажется анекдотом. Он работал в кафе «Кронпринц», возле Центрального вокзала. Один из посетителей прочел меню и спрашивает: «Здесь вот написано: «Шницель по-министерски». Что это такое?» А наш кельнер и брякни: «Свиной шницель». Бац! Готово. Явился охранник из КОН и забрал его. Бедняга и в тюрьме продолжал уверять, что «Шницель по-министерски» готовят из свинины и что он спокон веку называется так в «Кронпринце».
— Это действительно похоже на анекдот, — улыбаясь, сказал Вальтер. — И он все еще сидит?
— Вероятно. Но не думайте, что это единственный случай. Какое! В нашей камере сидел учитель, реакционер до мозга костей. Он, говорят, каждый урок заканчивал словами: «Кончили, стало быть. Хайль Гитлер!» Какой-то негодяй из учителей-нацистов, невзлюбивший старика, донес, будто он в конце каждого урока говорит: «Покончили, стало быть, с «хайль Гитлер». Его арестовали, отчаянно избили. А в один прекрасный день он повесился.
Ганс Брунс отошел к другим. Вальтеру тоже вскоре удалось избавиться от словоохотливого товарища. Он шепнул Гансу:
— Ты не доверяешь Бергеману?
— Слишком много он болтает, — ответил Ганс. — К тому же он знаком с одним негодяем — нацистом, обершарфюрером или обертруппфюрером, или как его там еще… У него был раньше колбасный ларек на бармбекском рынке. Поговаривают, что он подозрительно неравнодушен к мальчикам.
— И ты думаешь, что…
— Я ничего не знаю, но Бергеман мне не нравится.
VI
Люди постарше переносили тюремное заключение легче молодых. Они садились в кружок, что-то рассказывали друг другу или же, забравшись на угловые нары, не видимые через «глазок», дулись в скат, частенько от подъема и до отбоя. Молодые же слонялись по камере как неприкаянные, ссорились и рассказывали игривые анекдоты. Гансу Брунсу, старосте, не всегда легко было поддерживать дисциплину и согласие. К тому же среди заключенных были три социал-демократа, и политические споры иногда выливались в свирепую перепалку. Брунсу приходилось выступать в роли посредника и уговаривать коммунистов терпимо относиться к социал-демократам. Впрочем, двое из них были люди спокойные, общительные, зато третий, хозяин пивной из Эймсбютеля, раздражал всех своей нахальной физиономией и необыкновенной глупостью. Он петушился, старался разжечь ссору, и кое-кто на это поддавался.
Ганс Брунс и Вальтер Брентен решили, что необходимо сколотить крепкое ядро из надежных товарищей. Они хотели создать кружок политической учебы и обдумывали, как оградить себя от неприятных неожиданностей и предательства. Из сорока девяти заключенных двадцать два играли в шахматы и двенадцать — в скат. Ганс и Вальтер предложили устроить состязание на первенство камеры по этим играм. А литературные вечера? Пусть каждый читает наизусть все, что помнит. Можно устраивать и общие беседы за столом, рассказывать по очереди какую-нибудь историю. Надо во что бы то ни стало одолеть безделие, заполнить день каким-нибудь осмысленным содержанием.
— Смирно! Камера номер три. Сорок девять человек!
Заключенные повскакали со своих мест и встали навытяжку. В камеру вошли три эсэсовских надзирателя. Один из них, огромный верзила с маленьким сморщенным лицом и остреньким носом, медленно обходил заключенных, смеривая каждого взглядом с головы до ног.
— Гейни-колбасник, — шепнул Брунс.
Надзиратель подходил к заключенным почти вплотную, как будто обнюхивал их. Вальтера он тоже изучал долго и пристально. У того вдруг мелькнула дерзкая мысль. Он сказал:
— Господин обертруппфюрер, разве вы меня не узнаете?
Верзила испуганно отшатнулся и удивленно воззрился на Вальтера.
— Вы меня знаете?
— Да, господин обертруппфюрер.
— Откуда?
— По… по бармбекскому рынку, господин обертруппфюрер.
Ганс Брунс не верил своим глазам и ушам.
— Так, так… Покупатель?
— Да, господин обертруппфюрер, старый покупатель.
— Так, так… Жаль, что встретился с вами здесь. Имя и фамилия?
— Вальтер Брентен, господин обертруппфюрер!
Верзила выпрямился, повернул, как жирафа, свою маленькую голову, обвел глазами камеру из конца в конец и скомандовал:
— Вольно! Слушать всем! Составляется команда для работы вне тюрьмы. На торфяных болотах. Дело нелегкое, но на свежем воздухе, и, как вы знаете, со мной не пропадешь. Охотники пусть запишутся у фельдшера. Понятно?
Сорок девять голосов хором ответили:
— Так точно, господин обертруппфюрер.
Гейни-колбасник, озадаченно глядя перед собой, мерным шагом направился к дверям.
— Смирно! — скомандовал Брунс. И как Только дверь камеры захлопнулась и щелкнула задвижка, крикнул:
— Вольно!
Рихард Бергеман ястребом налетел на Вальтера:
— И ты тоже его знаешь? У этого колбасника я немало сарделек перебрал. Откуда, черт возьми, я мог знать, что он нацист.
— Почему вы его Гейни-колбасником величаете? — спросил Вальтер.
Ганс тоже называл его так.
— Да так уж прозвали. Зовут его Гейн Борман. Этого верзилу узнать нетрудно.
Ганс Брунс отвел Вальтера в сторону.
— Что тебе это даст?
— Ничего, — улыбаясь, ответил Вальтер. — Просто блеснула у меня одна мыслишка… Не повредит это, будь уверен.
— Придет же такое в голову!..
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
I
Машины с бешеной скоростью мчались через недавно выстроенный поселок между Эппендорфом и Локштедтом.
День давно занялся — в сентябре еще рано рассветает. Но сонные улицы были пустынны, окна в домах плотно занавешены. Только на трамвайных остановках стояло по два-три человека Было начало седьмого. Пять открытых грузовиков, битком набитых заключенными, должны были прийти в Штеллинген к половине седьмого. Работа начиналась ровно в семь.
Все произошло неожиданно. После ухода верзилы-эсэсовца в камере только и говорили, что о работе на болотах. Решено было записаться всем — чтобы тюремному начальству не удалось вбить клин между заключенными. Фельдшер целых три дня осматривал добровольцев. Затем прошла неделя, а о работе на болотах что-то не слышно было. Но тему эту обсуждали
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!