Русская феминистка - Маша Царева

Я решила выступить. Подняла руку, вежливо дождалась, пока преподавательница кивнет в мою сторону, поднялась. Занятия была неформальными, мы все сидели на полу, на мягких подушках, пили травяной чай. Организаторам казалось, что так мы будем чувствовать себя более расслабленно.

– Скажите, пожалуйста, вот у вас же можно оплатить только целый курс лекций? Насколько я поняла…

– Совершенно верно, – преподаватель говорила нарочито медленно, на лице ее цвела снисходительная улыбка; видимо, она решила, что имеет дело с дауном, не способным усвоить простой рекламный текст.

Она вообще была странная – называла себя Йецира, носила сари и десяток пластмассовых бус, рассуждала о йогических ретритах в Гоа и курсах холотропного дыхания на Бали, о пользе макробиотического питания и холистической медицины. При этом однажды я пришла на лекцию на полчаса раньше и слышала, как она орет на кого-то в телефонную трубку: «Все нервы мне вымотал!.. Сволочь поганая!» К тому же иногда у нее начинал дергаться уголок губы, и ее морщинки были морщинками человека недоброго и нервного.

Вообще, Москва полнится разного рода невротиками. Меня всегда умилял весьма распространенный сорт – психопаты, притворяющиеся буддами. Честное слово, не понимаю, зачем они это делают. Может быть, боятся, что окружающие не поймут, когда узнают, что на их прикроватной тумбочке всегда можно найти упаковку антидепрессантов и успокоительного. Они вечно разговаривают о каких-то медитативных практиках, а у самих при малейшем стрессе начинают руки трястись.

Один из моих любовников был таким. Мы познакомились на концерте барабанной музыки в ЦДХ, куда меня затащил кто-то из коллег. Едва войдя в зал, я сразу обратила внимание на красивого брюнета с холеной бородкой – он сидел на последнем ряду совсем один, и в руках его была медная поющая чаша. Он водил деревянным стеком по ее стенкам, и зал наполнялся гулом, похожим на колокольный звон. У него было лицо странствующего монаха – отрешенное и просветленное.

Я легко схожусь с людьми, так было с самого детства. Подошла, села рядом. Брюнет даже голову не повернул, хотя на мне было красное платье с декольте – для большинства мужчин это фетиш (как свидетельствует мой личный опыт). Я любовалась его профилем и недоумевала: откуда такое чудо вообще взялось в нашем сумасшедшем городе, где все считают нормой жить на бегу? Может быть, он и правда заезжий странник. Паломник, переезжающий из тура вокруг горы Кайлаш к перуанским нагвалям, из-за нестыковки рейсов вынужденный провести сутки в аду мегаполиса.

Но нет, выяснилось, что никакой он не просветленный странник, а менеджер среднего звена по имени Иван, и вовсе не чужд он земных удовольствий и мирских страстей, хотя и к теме просветления неравнодушен. Концерт оказался скучным. Вообще, африканские барабаны я люблю, но чтобы все эти ритмы, переливания, дроби нашли точку опоры в самом сердце, совершенно необходимо, чтобы музыканты были даже не гениями, а трансляторами космоса. Как бы пафосно это ни прозвучало.

В итоге мы с Иваном проболтали весь концерт. А потом пошли в ближайший бар, где за бесконечной чередой глинтвейнов он рассказал, что является каким-то там посвященным буддистом, знаком чуть ли не с Далай-ламой, всю жизнь мечтал стать тибетологом, но поступил на экономический, потому что гендер обязал его быть защитником, а не философом.

Не вдаваясь в подробности этого короткого романа (это было бы скучно), скажу только, что расставание с Иваном имело привкус пантомимы. Однажды мы вдвоем шли на день рождения к кому-то из его друзей, и вдруг у самого искомого подъезда обнаружили, что подарок забыт дома. Иван думал, что сверток положу в рюкзак я, я же была уверена, что раз речь идет о его приятеле, которого я ни разу в жизни не видела, то и о подарке печься должен он. Мы немного повздорили, и это была бы банальная бытовая ссора, которых не удается избежать ни одной паре, если бы не странный жест Ивана. В какой-то момент губы его побелели, он вдруг вскинул руку к лицу, сорвал с себя очки, бросил их на землю и в ярости растоптал, а потом, развернувшись на каблуках, куда-то убежал. Я стояла перед чужим подъездом и чувствовала себя дура дурой. Дала ему четверть часа на осознание и возращение, но ничего подобного не произошло, поэтому я поймала машину, вернулась домой и стерла его номер из телефонной книжки мобильного.

Интуиция моя подсказывала – Йецира с ее бусами, сари и злым взглядом из-под хайратника принадлежит к той же породе.

– А вы знаете, что некоторые ваши слушательницы одиноки? – спросила я. – Не кажется ли вам, что такой формат лекций дискриминирует неполные семьи?

На ее щеках проступили свекольные пятна.

– Что значит дискриминирует? – она по-птичьи вскинула лохматую голову. – А вы полагаете, что неполная семья – это нормально?

– Я полагаю, что не совсем нормально само понятие нормы, – твердо ответила я. – Но это слишком сложный вопрос, не имеющий отношения к будущему материнству. Просто хотела донести до вашего сведения, что этот курс посещают пять одиноких матерей.

– Семья должна быть полной, – словно запрограммированный робот повторила она. – Я не желаю иметь ничего общего с пропагандой болезни.

– А слово «толерантность» вы когда-нибудь слышали?

– Я слышала слово «счастье», – на ее лице снова расцвела совершенно неуместная улыбка Будды. – И это слово не имеет никакого отношения к вашим, девушка, странным претензиям.

– В таком случае я не желаю иметь отношения к вашей, девушка, шарашкиной конторе, – почти весело заключила я, убирая приготовленную тетрадку в пестрый тряпичный рюкзак, а уже обернувшись от двери, добавила: – И другим не советую.

Моя лучшая подруга Лека всегда, с самого детства, была пышкой. В нежном возрасте она напоминала боттичеллевского ангелочка – влажные рыжие кудряшки, круглые щеки и коленки, округлости и ямочки, густой румянец. Она была из тех малышей, которые вызывают умиление у всех встречных. Взрослые любили ее тормошить и фотографировать, и она росла с ощущением солнышка. Лека привыкла, что люди улыбаются, когда смотрят в ее милое круглое лицо.

Дети никогда не задумываются о том, красивы ли они. Никогда не сравнивают себя с другими. Примеряя перед зеркалом пластмассовые побрякушки, девочка не думает, что на ее подружке корона Снегурочки смотрится лучше. Потому что в каждой маленькой девочке живет богиня, которая впоследствии либо распускается и всю жизнь работает обеспечителем внутреннего света, либо чахнет и усыхает до такого состояния, что ее без лупы не разглядишь.

Женщин, в которых живет богиня, всегда можно отличить от других. Это никак не связано с внешними данными, но все равно понятно с первых же минут общения, по особенному блеску в глазах, по спокойной уверенности, которую они излучают. Причем их уверенность основана не на жажде конкуренции, а на любви к себе. Они вовсе не хищницы, мечтающие пожирать потенциальных соперниц на завтрак, обед и ужин. Они не самоуверенные, не выскочки, они просто не понимают, как может быть иначе.

В моей Леке внутренняя богиня окончательно скукожилась и усохла уже годам к двенадцати. До того еще как-то сопротивлялась, а потом поняла – бесполезно и сложила прозрачные крылышки.