Из смерти в жизнь…. Главная награда - Сергей Галицкий

У меня лично, кроме гранат, ничего с собой не было. Мне ничего больше и не положено. Их в самом начале я бросил в ту сторону, откуда по нам стреляли. А автомат вместе с рацией остался. У Самойлова с собой был пистолет Стечкина и, по-моему, автомат. Наши ребята начали отстреливаться из автоматов, пулемёты стреляли — и один, и второй. Потом мне сказали, что кого-то нашли убитым в спальном мешке. Но я не видел, чтобы кто-то спал. Не знаю.

Дольше всех стрелял кто-то из наших из пулемёта. Так получилось, что пулемётчик мимо меня проходил. Чеченцы тогда кричали: «Русский ванька, сдавайся, русский ванька, сдавайся!» А он сам себе под нос бормочет: «Я сейчас вам дам сдавайся…». Встал в полный рост, на дорогу выскочил и только начал очередь давать, его и убили.

Мне кто-то из командиров кричал — то ли Калинин (командир роты спецназа, Герой России капитан Александр Калинин. — Ред.), то ли Боченков (Герой России капитан Михаил Боченков. — Ред.): «Ракету, ракету!..». Я помню, крик был такой отчаянный. Ракета — это сигнал, что что-то происходит. Но она должна быть красная, а у меня только осветительная была. Я в ответ: «Нет красной!». А он не слышит, что я ему кричу — шум, стрельба. Ответа я так от него и не дождался, сам запустил, какая была. И сразу после этого грохнуло что-то, и меня ранило осколком в ногу. Тогда, конечно, я не знал, что осколок, потом мне сказали. Косточку на ступне ударом осколка сломало, а сам осколок так в каблуке и застрял.

Я оборачиваюсь и спрашиваю у Витька (у него голова была у моих ног на расстоянии роста примерно): «Живой?». Он отвечает: «Живой, только ранило». — «И меня». Так мы и переговаривались. Потом опять что-то рвануло под носом. Я Вите: «Живой?». Голову поворачиваю, а друг лежит, хрипит, ничего уже не смог ответить мне. Видимо, его в горло ранило.

Меня ранило второй раз. Если бы я потерял сознание, то тоже бы захрипел. Тогда меня бы точно добили. «Духи» начали оружие собирать, «стечкиных» наших особенно (пистолет системы Стечкина. — Ред.). Я слушал и отметил, как они — кто на русском, кто на ломаном русском, с акцентом, а кто по-чеченски, — кричат: «О, я «стечкина» нашёл!». Они подумали, что я убит — вид у меня, наверное, «товарный» был. Лицо, да и не только — всё кровью было залито.

Сначала «духи» оружие быстренько похватали и унесли куда-то. Недолго отсутствовали, минут двадцать максимум. Потом вернулись и стали добивать уже всех. Видимо, таких много было, как Витёк, который возле меня лежал и хрипел. Много ребят, видимо, признаки жизни подавали. Вот они их всех и перестреляли из наших же «стечкиных». Слышу — хлоп-хлоп-хлоп! А мне вот повезло. Я лежал тихо, чеченец подошёл ко мне, с руки часы снял. Простые часы были, дешёвые. Потом за ухо голову поднял. Ну, думаю, сейчас ухо будет резать… Как бы только выдержать! Так всё болит, а если охнешь — всё, конец. Но он, как мне кажется, с шеи хотел цепочку снять. А я крестик свой православный всегда на нитке носил. Если бы была цепочка и он начал бы её рвать — неизвестно, как бы всё повернулось.

Цепочку «дух» не нашёл, голову мою бросил, и сразу передёрнулся затвор на «стечкине». Я думаю: всё-всё-всё… И выстрел раздаётся, хлопок. Я аж передёрнулся весь — не удержаться было никак. Но, видимо, не заметил он, что я вздрогнул. В Витька, похоже, стрельнул. Сейчас я абсолютно уверен, что спас меня мой крестик православный.

Недалеко Самойлов лежал, метрах в пяти. Как его убили, не знаю, но в окопчик, где они втроём лежали, боевики гранату кинули.

Если бы я сознание потерял в первый момент и стонал, то точно бы меня добили. А так вид у меня совсем неживой был. В руку — пулевое ранение, остальные осколочные — лицо, шея, нога. Нашли меня, может, часа через четыре, так и лежал в сознании. Видимо, шоковое состояние было, отключился уже перед вертолётом, после пятого промедола (обезболивающий укол. — Ред.).

Сначала пришла, кажется, пехота, которую мы ждали, а она задержалась. Помню, у меня кто-то всё спрашивал: «Кто у вас радист, кто у вас радист?». Отвечаю: «Я — радист». Рассказал им всё, что касалось алгоритма выхода в эфир. Потом меня перебинтовали, ничего после этого уже не видел, только слышал.

А в госпиталь я попал только на следующий день. С двадцать первого на двадцать второе февраля пришлось ночевать в горах, вертолёт ночью не полетел. «Вертушки» пришли только утром двадцать второго. Помню, пить хотелось ужасно. Пить мне давали. Наверное, можно было. Ещё я спросил: «Сколько осталось в живых, сколько положили?». Сказали, что двое живы. Попросил сигарету, курнул и… очнулся уже в вертолёте. Там медик был наш, что-то говорил мне, успокаивал. Мол, держись, всё хорошо, живой. Я, естественно, спросил, что у меня с лицом. Такое было ощущение, что его как будто вообще нет. А он давай меня успокаивать — всё нормально. Я снова говорю: «Что с лицом?». Он мне — носа и правого глаза нет. Видимо, глаз заплывший был сильно. Потом я уже опять вырубился в вертолёте. Что там со мной делали, не помню…

Уже 23 февраля в палате проснулся, в сознание пришёл. Ни встать, ни пошевелить ничем, естественно, не могу — капельница, забинтованный весь. Я стал рукой лицо трогать. Думаю, дай-ка погляжу, глаз-то есть или нет. Разодрал всё вокруг глаза и обрадовался — вижу! Потом из Моздока — в Ростов-на-Дону на самолёте, из Ростова — уже в Москву, в госпиталь.

Когда я лежал в госпиталях, у меня было время подумать. Я понял, что этот бой и всё, что происходило после него, было моим личным крещением. Само таинство Крещения я принимал в Троицком соборе Пскова в одиннадцать лет. До этого, да и потом, о вере мне никто не рассказывал. Родители у меня ведь были неверующие. Мама привела в собор, меня крестили, и всё на этом и закончилось. Я даже не знал, как в церковь зайти и какой рукой креститься.

А через три года после ранения, 17 июня 2003 года, я разбился на машине. И только придя в себя через полтора месяца после этой аварии, я стал рассматривать свою жизнь и пытаться понять, что и почему в ней происходило.

Я, во-первых, понял, что 21 февраля 2000 года произошло первое чудо Божье, Господь показал мне свою силу. Причём это выразилось не только в том, что я остался жив. Вот у меня на правой ноге со времён срочной службы была наколка — пасть тигра оскаленная. А после боя эта голова шрамом от осколка оказалась полностью перечёркнута. То есть перечеркнул Господь то, что я себе нарисовал на ноге.

А, во-вторых, другое чудо в том, что после аварии я вообще выжил. Ведь у меня были сломаны три шейных позвонка — пятый, шестой и седьмой. С такими травмами люди вообще не живут. Первые полтора месяца я был в реанимации без сознания. Сначала маме сказали: «Пока живой, но готовьтесь…». Где-то через неделю-две говорят: «Шансы пятьдесят на пятьдесят. Может, будет жить, а может, нет…». То есть немного обнадёжили. А 2 августа 2003 года я пришёл в себя, хотя вставать, конечно, не мог. Врачи говорят: «Не помирает, очухался вроде. И сейчас, похоже, уже не помрёт. Но коляску инвалидную покупайте сто процентов, ходить вряд ли будет».

А в ноябре 2003 года я поднялся и потихоньку-потихоньку, по стенке, дошёл до кабинета начальника госпиталя. Полковник смотрит на меня круглыми глазами: «Ты как тут оказался?..». Отвечаю: «Сам пришёл, товарищ полковник. Ходить учусь».