Пурпурные реки - Жан-Кристоф Гранже

– Не знаю. Я не спрашивал.

– Ты их наверняка рассматривал. Был ли там мальчик с какими-то особенностями на лице? С чем-то таким, что стараются спрятать?

– Нет. Ничего такого я не видел... Не знаю... Не помню.

– А женщина? Как она выглядела? Такая высокая, здоровенная? Это была его мать?

Старик замер, а потом вдруг разразился смехом. Громким, хриплым, утробным смехом. Потом проскрипел:

– Ну уж это вряд ли!

Карим схватил его за руки и прижал к стене.

– ПОЧЕМУ?

Ко закатил глаза и прошептал из последних сил:

– Это была монашка, черт бы ее взял. Католическая монашка!

В Сарзаке было три церкви. Одна стояла на ремонте, при второй доживал свои дни совсем дряхлый священник, в третьей всем заправлял молодой кюре, о котором ходили самые темные слухи. Поговаривали, будто он пьянствует вместе с матерью у себя дома, возле церкви. Лейтенант, ненавидевший всех без исключения жителей Сарзака, в особенности их страсть к сплетням, вынужден был на сей раз признать их правоту: однажды его вызвали разнимать сына с мамашей, затеявших грандиозную драку.

Именно этого кюре Карим и выбрал, чтобы получить нужную информацию.

Он резко затормозил возле домика священника. Это было унылое одноэтажное бетонное строение, приткнувшееся к современной церкви с асимметричными витражами. На маленькой табличке значилось: «Мой приход». У порога пышно произрастали крапива и чертополох. Карим позвонил. Прошло несколько минут. Из-за двери доносились приглушенные крики. Полицейский выругался про себя: этого ему еще не хватало!

Наконец дверь открыли.

Карим сразу понял, что перед ним стоит пропащий человек. В середине дня от священника уже вовсю несло спиртным. Его худое лошадиное лицо заросло неряшливой клочковатой бородкой, в спутанных волосах мелькала проседь. Мутные желтые глаза бессмысленно уставились на гостя. Ворот пиджака перекосился, на рубашке темнели жирные пятна. Это был конченый человек, и служить в церкви ему, видимо, оставалось так же недолго, как листку ладана – благоухать в кадильнице.

– Что вам угодно, сын мой?

Голос звучал хрипло, но довольно твердо.

– Карим Абдуф, лейтенант полиции. Мы уже знакомы.

Кюре поправил грязный воротник.

– А, да-да, припоминаю... – Глаза его испуганно забегали. – Вас вызвали соседи?

Карим улыбнулся.

– Нет. Просто мне нужна ваша помощь. Для одного расследования.

– Ах, так! Ладно, входите.

Сыщик вошел в дом, и его подметки тут же прилипли к полу. Глянув вниз, он увидел на линолеуме блестящие полосы.

– Это моя мать, – шепнул священник. – Она давно не убирает. Все перепачкала своим вареньем. – И он почесал лохматую голову. – Совсем рехнулась, только и ест что варенье.

В комнате царил хаос. Со стен свисали лоскутья самоклеющейся пленки, имитации дерева, кафеля или ткани. В соседнем помещении валялись в беспорядке желтые коврики, явно вырезанные бритвой из старого паласа, а на диване подушки кошмарных цветов – жалкая карикатура на гостиную. Садовые инструменты были разбросаны прямо на полу. Через другую дверь виднелась еще одна комната – незастеленная кровать, пластиковый стол без скатерти, а на нем грязные тарелки.

Священник направился в гостиную. По пути его шатнуло, но он все же устоял на ногах. Карим сказал:

– Налейте-ка себе выпить, отче. Так дело быстрей пойдет.

Кюре обернулся и бросил враждебный взгляд на гостя.

– Посмотрите лучше на себя, сын мой. Вы весь дрожите.

Карим с трудом перевел дыхание. Он и впрямь еще не оправился от шока. После бурной сцены у фотографа он никак не мог собраться с мыслями и двигался точно во сне. Голова у него гудела, сердце бешено колотилось. Он машинально вытер лицо рукавом, как мальчишки вытирают сопли.

Священник наполнил стакан.

– Вам налить? – спросил он с ехидной улыбкой.

– Я не пью.

Кюре хлебнул из стакана. Его бескровное лицо слегка порозовело, глаза ярко заблестели. Он язвительно хихикнул:

– Что, ислам не дозволяет?

– Нет. Хочу сохранить ясную голову для работы, вот и все.

Кюре поднял стакан.

– Ну, тогда за вашу работу!

Карим заметил, что по коридору бродит мать священника. Сутулая, почти горбатая, она шмыгала взад-вперед, прижимая к груди банку варенья. Он подумал о вскрытом склепе, о скинах, о монахине, купившей школьные фотографии... а теперь вот еще эта парочка призраков! Он словно открыл ящик Пандоры, и оттуда вылетел целый сонм кошмаров, которым не было конца.

Священник перехватил его взгляд.

– Оставьте это, сын мой, не обращайте внимания. – И он уселся на один из потрепанных диванов. – Я вас слушаю.

Карим мягко поднял руку.

– Во-первых, одна просьба: не называйте меня, пожалуйста, «сын мой».

– Вы правы, – ответил кюре, ухмыляясь. – Что поделаешь – профессиональная привычка.

И он снова глотнул вина, иронически глядя на своего собеседника. Теперь он держался вполне уверенно.

– Так какое же дело вы расследуете?

Карим удовлетворенно подумал: он еще не знает об осквернении могилы. Значит, Крозье удалось сохранить этот случай в тайне.

– Извините, этого я вам сообщить не могу. Скажу только, что я ищу один монастырь. В окрестностях Сарзака и Каора. Или еще где-нибудь в этом регионе. Я рассчитываю на вашу помощь.

– А какая конгрегация?

– Не знаю.

Кюре снова наполнил стакан. Темное вино играло разноцветными бликами.

– Здесь у нас их немало, – и он хихикнул. – Наш район располагает к уединению...

– Так сколько же точно?

– В одном только нашем департаменте не меньше дюжины.

Карим быстро прикинул в уме: посещение монастырей, наверняка рассеянных по всей округе, займет у него целый день, если не больше. А сейчас уже шестнадцать часов. У него в запасе осталось всего два. Снова тупик.

Священник встал и начал рыться в шкафу. «Ага вот оно!» И он принялся листать нечто вроде справочника с плотными, как в Библии, страницами. Мать кюре вошла в комнату и направилась прямиком к бутылке. Она налила себе вина, даже не взглянув на Карима. Ее глаза были устремлены только к сыну. Глаза хищной птицы, горящие злобой и ненавистью. Священник приказал, не отрываясь от книги:

– Оставь нас, мама.

Старуха не ответила. Она вцепилась обеими руками в стакан. Пальцы у нее были костлявые, страшные. Внезапно она уставилась на Карима и пронзительно взвизгнула: