Я - не Я - Алексей Слаповский

Он стал отказываться от выступлений. Лена возмутилась, говорила, что его долг — существовать в режиме самосожжения, и чем быстрее он сгорит, тем ярче будет свет. Неделин уступал ей, но однажды, после очередной ссоры, даже ударил её, закричав, что исчезнет неведомо куда. (Он мог бы, конечно, бежать из своей шкуры в любую другую, много нашлось бы охотников поменяться, но он считал себя обязанным вернуть эту шкуру владельцу и намеревался для этого попасть в Полынск, чтобы там отыскать следы Субтеева.)

Лена заплакала, как обиженная сестра, Неделин приласкал её.

— Нет, действительно, тебе надо отдохнуть, — сказала она. — Набраться сил перед новым всплеском. Поживём где-нибудь в избушке, в глуши, а?

Глушь и избушка нашлись в Подмосковье, на даче подруги Лены, дочери министра или замминистра, одинокой, но доброй молодой женщины Лины. Неделин со страхом ждал от Лины мудрых бесед, но она, при том что была кандидат искусствоведения, не курила, не пила водки, могла целыми днями не упомянуть ни разу ни Малевича, ни Джойса и даже не имела пятнистого дога — и вообще собаки не имела. Зато любила выращивать землянику, огурцы и вкусно готовила.

Неделин отмяк душой, ходил купаться и загорать к мелководному пруду, гулял по берёзовому лесу. Раздражало только ожидание Лены. «Видишь, — говорила она на вечерней заре. — Кровавый закат. Но он умиротворяет. Правда? Кровь — умиротворяет! Тебе нужно об этом написать. Только ты сумеешь». — «Ладно», — хмуро обещал Неделин, испытывая отвращение ко всем стихам мира и к гитаре, которая лезла на глаза, жёлтая крутобёдрая стерва, как бесстыдная бабища, воспылавшая чистой романтической любовью к юному голубоглазому пушистощёкому похабнику. С Леной вообще творилось что-то странное. Она часто оставляла Неделина и Лину наедине — и вдруг неожиданно входила: лицо в пятнах, глаза — мрачные. Как-то сказала, что ей нужно срочно в город, навестить брата и мать, уедет вечером в электричке, вернётся завтра к обеду. Вернулась же на самом деле ночью. Ворвалась в комнату Неделина:

Уже — ушла?

Кто? — не понимал Неделин, продирая глаза.

Эта тихая тварь? О, я знаю этих тварей! Уже успели?

Что успели?

Всё, что нужно! Я знала! Я чувствовала! Я среди ночи проснулась, сердце бьётся, ясно вижу — ты и она! Как будто вы в двух шагах! Нестерпимо! Так что можешь не запираться. Тихая стервочка, красоточка! Я ей харю серной кислотой сожгу!

Опомнись!

Молчи! Я бы простила, но зачем тайком? Ты пой ми, тебя это недостойно! Ты должен делать всё открыто!

Неделин был так изумлён, что даже не смеялся.

Объясни, — сказал он. — В чём ты меня обвиняешь?

Неясно разве? В том, что ты — с ней.

Что? И — как?

Это уж я не знаю!

Ты соображаешь, что говоришь?

Не прикидывайся! Учти: ей рожу сожгу кисло той, сама отравлюсь. А ты — живи. Тебе, скотина, надо жить.

Дура, — сказал Неделин. — Я же ничего не могу. О чём ты?

Лена помолчала.

Прости, я действительно… Дура… Я забыла…

И проплакала до обеда, не вставая с постели.

Причины такого её поведения стали отчасти понятны Неделину, когда он наткнулся в её вещах (искал таблетки от головной боли) на толстую тетрадь. Обложка сама открылась, и то, что было написано на первой странице, не могло не заинтересовать его. Крупными буквами, чёрными чернилами: РОК НЕДЕЛИНА. Всё остальное тоже было написано чёрными чернилами, а некоторые слова — красными. Это выглядело жутковато. Пользуясь тем, что Лена и Лина ушли купаться, а потом собирать грибы после вчерашнего дождя, Неделин сел у окна — чтобы видеть их возвращение — и стал читать.

ЕГО РОК, начинала Лена красными чернилами, чётким почерком и продолжая чёрными, а потом опять красными, — двузначен, это и МУЗЫКА, и СУДЬБА.

* * *

Я не буду обозначать даты. Может, потому, что годы, проведённые с НИМ, слились в один год, в один месяц, в один день.

* * *

ОН спит всегда только на спине. Это гордая и открытая поза. Я всегда стараюсь дождаться, когда ОН заснёт, и подолгу при свете ночника (ОН спит только со светом) рассматриваю ЕГО лицо. ОНО некрасиво, но могуче. ОНО спокойнее, чем днём, но ОНО живёт. Вот поднимаются удивлённо брови. А вот нахмурились. Это самое характерное для НЕГО выражение. Многие считают, что ОН просто уродлив, они не понимают, что это КРАСОТА ДИСГАРМОНИИ. Это — печать избранности, хотя мы и отвыкли от этого слова. Давно сказано: МНОГО ЗВАНЫХ, НО МАЛО ИЗБРАННЫХ. ОН И ЗВАН, И ИЗБРАН. А я при НЁМ не Мария Магдалина, не спутница и даже не та, кто омыла ЕГО ноги мирром, я только лишь тень. В НЁМ я уничтожаю себя, ибо когда солнце ЕГО было низко, я — тень была большой, иногда больше ЕГО самого, но я сама сделала так, чтобы солнце ЕГО стадо высоко, при этом я — тень всё уменьшалась. Когда же солнце ЕГО будет в зените, я — тень исчезну совсем. Господи, дай мне силы!

* * *

Концерт в Якутске. Усталый, вымотанный до предела. Лежит в номере и плачет от страшного перенапряжения. (Неделин, читая это, весьма удивился. Впрочем, дальше удивление его стало ещё больше.) Вдруг стучат в дверь. Молодые бородачи. Извинения. Это геологи, приехавшие тайком от начальства на вездеходе за 400 километров по тундре, чтобы попасть на концерт Неделина. Но из-за пурги не успели. Теперь до рассвета им нужно вернуться назад. Умоляют: хотя бы одну песню. Я выталкиваю их. «ПУСТЬ ВОЙДУТ!»— сердито говорит ОН. И поёт час, другой, третий — для пятерых человек, я не в силах вмешаться, очарованная, как всегда, звучанием ЕГО голоса. Геологи сами просят ЕГО закончить и ТИХО уходят. ОН идёт в ванну. Запирается. Я стучу, требую открыть. ОН открывает, пряча руки. Я хватаю руки: так и есть, кожа на пальцах содрана до мяса струнами. Я причитаю, отмачиваю ПАЛЬЦЫ в марганцовке, смазываю кремом, бинтую. Ругаю ЕГО, Говорю: «Теперь спать!» Он смеётся, притягивает меня к СЕБЕ… Я поражаюсь его выносливости, в том числе любовной.

Встаю через три часа — ЕГО уже нет в номере. Бегу к музыкантам — ОН уже среди них, с воспалёнными ГЛАЗАМИ, разучивает новую композицию, которую сочинил (или сотворил? совершил? выплеснул? — все слова будут ложь!), когда я уже заснула.

* * *

Меня мучают ЕГО постоянные измены, но я не подаю вида. Я помню слова ЕГО песни: «ПЕРЕПЛЫВАЯ ИЗ ОДНОГО МОРЯ В ДРУГОЕ, НЕ ИЗМЕНЯЕШЬ МОРЮ».(Неделин ничего подобного не сочинял.)

* * *

ТРИ ГОДА С НИМ. (Разве? — удивился Неделин.) Взлёты творчества, когда он по пять-шесть суток подряд без сна сочиняет и репетирует, сменяются приступами жестокой ипохондрии. Тогда ОН везёт меня па своей «Тойоте» (никакой «Тойоты» у Неделина не было, да и другой машины тоже: не любил) по улицам, не обращая внимания на светофоры и свистки милиционеров, привозит в какой-нибудь старый московский двор, собирает друзей детства (а как же южный город, где прошло детство Субтеева? — Неделин): слесаря-сантехника, дворника, кочегара котельной, пьёт с ними самогон, закусывая репчатым луком. Он не поёт, поют слесарь и кочегар, поют что-то дворовое, пошлое, а ОН твердит: «ВОТ ПОДЛИННОЕ ИСКУССТВО!». Я спорю, а потом соглашаюсь: искренняя, прочувствованная пошлость лучше холодного, выдуманного рафине. Больше всего в искусстве он любит ЕСТЕСТВЕННОСТЬ.