📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгРазная литератураЛитература как жизнь. Том II - Дмитрий Михайлович Урнов

Литература как жизнь. Том II - Дмитрий Михайлович Урнов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 29 30 31 32 33 34 35 36 37 ... 237
Перейти на страницу:
как Джойса, почему же арестовали одного, когда переводили коллективно? Если же беднягу переводчика арестовали за индивидуальную провинность, то какую? На этот вопрос Кате доискаться ответа не удалось.

Иосиф Бродский, мне кажется, поторопился считать самоооче-видной причину ещё одной трагической истории тех же дней – арест и гибель переводчиков антологии английской поэзии. И казус с «Улиссом» надо выяснять, конкретизируя: кто и что решил, кто заклеймил и кто запретил. С тех пор Джойс и «Улисс» стали у нас табу. Антисемитизм как причину не называли. Не называли, возможно, те же люди, что, вслух рассуждая о причинах запрета, под сурдину объявляли запрет «Улисса» актом закручивания гаек. Они же говорили о том, что Джойс играет на руку фашизму. Говорили о реакционности в целом, хотя вернее было бы сказать о консерватизме: Джойс не был реакционером, его пропагандист Т. С. Элиот – был. В нашей теории и практике от этого разграничения отказались, вычеркнув из нашего культурного обихода крупнейших мыслителей консервативного толка, а таковыми они были со времен Платона. Разобраться надо, кто вычеркивал. По моему убеждению, проверенному на практике, часто, очень-очень часто вычеркивали, а затем возмущались вычеркиванием не другие, а те же, одни и те же приспособленцы, они приспособлялись то к тому, то к этому, лишь бы оставаться на плаву и наверху, как того хотелось «старушке», которая донесла начальству, что я чуть ли не помешался, но, к счастью, начальством оказался Самарин, он надо мной посмеялся: «Говорят, вы несколько того…»

Чем дальше, тем всё больше ярлыки, навешиваемые на роман Джойса, как обычно у нас бывало с ярлыками, имели всё меньше отношения к объекту, на который ярлыки навешивались. Если «Улисс» – модернизм (конечно!), то чем же неугоден модернизм? На словах – реакционность, на самом же деле модернисты считались антисемитами, тот же Джойс. Каждый, кто выражал о запутанной проблеме своё мнение, изъяснялся не прямо, проясняя одну сторону, не прояснял другой, причём, по разным причинам, то ли потому, что автор «Улисса» – антисемит (что в 30-х годах вызвало настороженность), то ли потому, что он – еврей (по этой «причине» в 80-х годах Госкомиздат вычеркнул имя Джойса из престижной серии «Литературные памятники»). Мистифицированной у нас оказывалась едва ли не всякая проблема. Запутанная сама по себе, она выступала под псевдонимом, как определил Лесик Аннинский: проблема заключается в чем-то одном, а название проблеме дано другое.

Это – универсально, особенно там, где всё разыгрывается по правилам политической благопристойности, чтобы никого не обидеть даже всего лишь постановкой проблемы. Нельзя собаку назвать собакой, полагается говорить друг человека, а если это друг американца или американки, то следует сказать – псовый, проживающий в Соединенных Штатах.

Как все на свете, изыск не новый. Гете с Шиллером написали цикл эпиграмм, высмеивая словесное ханжество, но неумирающая привычка возобновилась, приемы отработаны, что угодно переименовывается цивилизованно, а у нас по-обыкновению нецивилизованно, и в любой дискуссии приходилось долго выяснять, о чем собственно речь? Установить это было нелегко, потому что проблема заключалась не в обсуждаемой проблеме, а в долголетней и многослойной склоке, вспыхнувшей в силу случайных обстоятельств в связи с проблемой.

Кто-то кому-то помешал, кто-то на кого-то донес, а этот кто-то действовал не один, один за всех, а все за одного, и образовалась куча мала, до проблемы как таковой и не доберешься, пока не разгребешь, по словам А. Ф. Лосева, шелухи, накопившейся вокруг проблемы. Понятие о символе попало у нас под подозрение, согласно Лосеву, потому что Ленин раскритиковал Плеханова за его теорию иероглифов. Стало быть, не в теории суть, а кто и кого критиковал за теорию.

В спорах о Джойсе темнили слыхавшие, что Джойс – модернист, поэтому с Джойсом надо бы, само собой, бороться, но, с другой стороны, раз он запрещен, значит, замечателен и, при сочувствии запрещенному, следует протащить Джойса как реалиста, разумеется, особого, современного реалиста.

«Всеволод Вишневский… оказался сильно уязвлен атакой Мирского и нанёс ответный удар, решительно возражая против отрицательного отношения к Джойсу».

Н. Корнуэлл. Джойс и Россия. Санкт-Петербург, Изд-во «Академический проект», 1998.

Спор 30-х годов о Джойсе между Дмитрием Святополк-Мирским и Всеволодом Вишневским завершился, как завершались у нас споры теоретические – практическими оргмерами, и участник дискуссии стал жертвой репрессий. Однако поражение потерпел не тот, кто, согласно нашей логике вещей, должен был потерпеть поражение, не защитник – противник Джойса попал под удар: погиб критик Джойса-модерниста. Схватка с парадоксальным исходом занимала меня со студенческих лет и продолжала занимать, когда стал я работать в ИМЛИ, тем более что мой отец знал Дмитрия Петровича Мирского, а моя начальница Диляра знала Всеволода Вишневского.

В 30-е годы, в отличие от моего времени, модернизма не боялись. Мирский с Вишневским модернизм называли модернизмом, они спорили о Джойсе, об одном и том же, не то что у каждого был свой Джойс, им чужд был тот способ интерпретации, который Михаил Эпштейн по справедливости назвал присвоением. Участникам спора не виделось и не думалось, они видели и знали, что это за явление, у них не было разногласий в определениях, не было разногласий и в оценках. Из одинаковых определений и сходных оценок они делали разные выводы. Джойс – модернист, модернизм – исторический пессимизм и философский агностицизм, с этим ни один из них не спорил. Но может ли советский писатель почерпнуть из философии исторического пессимизма нечто для себя полезное? Если верить в то, что мы строим новый мир, за которым сияющее будущее, зачем же поддаваться страхам, что наступает вселенская ночь и мир объемлет беспросветный ужас? (А Джойс был в том уверен, начало Второй Мировой войны он воспринял как осуществление своих предчувствий.) Спорили об отношении к неприемлемой для нас идее, но против обычного у нас порядка, оказался поверженным не Вишневский, съездивший к Джойсу на поклон и услыхавший от него вопрос, зачем же советский писатель напросился к нему, если в Советском Союзе «Улисс» запрещен? Слухи небеспочвенные, но преувеличенные: запрещения не было. Переубедивший Джойса и переспоривший Мирского, Вишневский вернулся энтузиастом джойсизма, он говорил, что у Джойса следует учиться, а пострадал Мирский, который утверждал, что советским писателям Джойс ненужен. Как же это получилось?

Спросил я Веру Александровну Гучкову-Трейл, собиравшуюся выйти за Мирского замуж. Её ответ это, по-моему, ключ к тайнам нашей литературной истории, один из ключей, что вручила мне судьба, вроде железнодорожной стрелки, открывающей путь переводом состава на другую линию. «Вы думаете, Диму интересовала литература?» – вместо ответа на мой вопрос задала вопрос Вера

1 ... 29 30 31 32 33 34 35 36 37 ... 237
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?