Лекарь Империи 4 - Сергей Витальевич Карелин

миллиграммов внутривенно, болюсно. Харламов, мне нужен длинный сосудистый зажим. Быстро!

— Вы с ума сошли⁈ Криз неконтролируемый! Нужно прекращать!

— Зажим! — рявкнул я, впервые за всю операцию повысив голос.

Что-то в этом коротком, лишенном эмоций приказе — или, может быть, абсолютная уверенность в моем взгляде — заставило его подчиниться. Дрожащими руками он схватил с лотка нужный инструмент и протянул мне.

Единственный выход — пережать центральную вену опухоли. Перекрыть кран на этой прорванной адреналиновой трубе.

Работая с ювелирной, почти нечеловеческой точностью, я подвел тонкие бранши зажима к самому основанию опухоли, где в нее впадал главный питающий сосуд.

— Сейчас будет больно, — предупредил я Артема.

Артем, стоявший у изголовья, мгновенно понял, что я имел в виду.

На профессиональном сленге лекарей-реаниматологов это означало только одно — сейчас начнется гемодинамический ад. Дикие, непредсказуемые скачки показателей на мониторе, когда система, лишенная привычной дозы допинга, начнет метаться между крайностями.

Его руки тут же легли на шприцы с заранее набранными препаратами — один, чтобы остановить обезумевшее сердце, а другой, наоборот, чтобы запустить его снова, если мы переборщим.

— Как только пережму — сразу вводи бета-блокатор. Не секундой раньше, сосредоточенно произнес я.

— Готов! — донеслось от него.

Одно точное, выверенное движение — и зажим сомкнулся на вене. Я увидел на мониторе, как опухоль, лишенная оттока, на мгновение дернулась и набухла, как переполненная губка.

— Вводи!

Глава 12

Артем с силой нажал на поршень шприца. На мониторах все еще бушевала буря — давление зашкаливало, пульс скакал на грани срыва. Но теперь, когда новые порции яда не поступали в кровоток, лекарство наконец-то начало действовать.

— Давление двести двадцать… двести… сто восемьдесят… — чеканил Артем, как метроном, возвращающий сбившийся ритм.

Я тем временем, не теряя ни секунды, быстро, несколькими точными движениями отсек обесточенную, беспомощную опухоль от аорты и окружающих тканей.

— Сто шестьдесят… сто сорок… Пульс сто двадцать… сто десять… Ритм синусовый. Стабилизируемся!

По операционной пронесся тихий, почти беззвучный, но абсолютно единодушный выдох облегчения. Кризис миновал. Буря утихла.

— Молодец, двуногий! — мысленно воскликнула Шипа, которая все это время невидимо висела у меня над плечом. — Это было красиво! Очень красиво

Остальная часть операции прошла в образцовой, почти будничной тишине.

Без подпитки гормонами брюшная полость вела себя идеально, кровотечение было минимальным. Я аккуратно извлек опухоль через один из портов, еще раз тщательно проверил гемостаз, убедившись, что клипсы на сосудах стоят надежно, и промыл брюшную полость теплым раствором.

— Можно зашивать, — объявил я, снимая перчатки. — Артем, начинай потихоньку выводить из наркоза.

Операция, от первого разреза до последнего шва, заняла чуть меньше двух часов. Для такого сложного и опасного вмешательства — превосходное, почти рекордное время.

В комнате отдыха я сорвал с лица маску и жадно, в несколько больших глотков, осушил стакан холодной воды. Руки, освобожденные от перчаток, слегка подрагивали — адреналин, выброшенный в кровь во время кризиса, все еще бурлил в организме, не желая униматься.

Дверь тихо открылась. В комнату вошел Харламов.

Без маски он выглядел совершенно другим человеком — уставшим, опустошенным и словно постаревшим на десять лет. От его былой надменности не осталось и следа.

Несколько секунд он молча стоял у двери, потом медленно подошел ко мне.

— Вы… вы спасли его, — тихо произнес он, и в его голосе не было ни капли прежнего металла. — Когда начался тот криз, я думал — все, потеряли. Любой другой на вашем месте отступил бы. А вы… я был неправ.

Он протянул руку. Я, секунду помедлив, пожал ее.

— Бывает, — просто сказал я. — Главное — барон будет жить.

Харламов молча кивнул и, не сказав больше ни слова, вышел. А я откинулся на спинку мягкого дивана, закрыл глаза и впервые за последние несколько часов позволил себе почувствовать глубокую, всепоглощающую, но невероятно приятную усталость после хорошо сделанной работы.

— Ну что, двуногий, — раздался у меня в голове знакомый бархатный голос. Призрачная голубая кошка материализовалась из воздуха и грациозно уселась на подлокотник дивана. — Теперь я готова поговорить. Ты заслужил.

— Наконец-то, — усмехнулся я, не открывая глаз. — Так кто же ты?

— Ой, это долгая история, — Шипа грациозно устроилась на подлокотнике дивана, обвив свой нематериальный хвост вокруг таких же нематериальных лап. Ее изумрудные глаза внимательно смотрели на меня. — С чего бы мне начать…

— Ты прям совсем как мой бурундук, — хмыкнул я мысленно.

— Так! Не надо меня с мышами сравнивать! — возмутилась она.

Ответить я не успел. Дверь с шумом распахнулась, и в комнату отдыха буквально влетел взмокший Артем.

— Илья! Это было просто невероятно! — он плюхнулся на соседний стул, — Как ты додумался пережать вену именно в тот момент? Я уже думал, мы его стопроцентно потеряем! Давление летело в пропасть с такой скоростью!

Шипа раздраженно фыркнула и демонстративно отвернулась к стене, давая понять, что разговор окончен. Я мысленно вздохнул — похоже, откровения действительно придется отложить.

— Опыт и немного везения, — ровным голосом ответил я. — Как барон?

— Стабилен! — он с энтузиазмом хлопнул себя по коленям. — Показатели в норме, давление сто двадцать на восемьдесят, ритм идеальный. Красота! — Артем устало потер лицо. — Знаешь, я участвовал во многих операциях, но такого напряжения не испытывал очень давно. Когда давление подскочило до двухсот сорока, я уже мысленно прощался с лицензией и прикидывал, где буду искать работу.

— Но ты не запаниковал. Это главное.

— Ну, когда ведущий хирург спокоен как удав и раздает четкие команды, волей-неволей держишь себя в руках, — он усмехнулся. — Ладно, пойду еще понаблюдаю за его благородием. После таких американских горок лучше перестраховаться. Мало ли что.

Артем, все еще переполненный эмоциями, вышел, оставив за собой шлейф возбуждения. Я повернулся к Шипе, которая все так же демонстративно смотрела в стену.

— Так на чем мы остановились?

Но судьба, кажется, решила в эту ночь все-таки поиздеваться надо мной. Дверь снова открылась, прерывая мой вопрос.

В комнату вошел худощавый мужчина лет пятидесяти в дорогом, идеально сидящем костюме и очках в тонкой золотой оправе. Я сразу узнал его — он был одним из тех, кто стоял в толпе у кровати барона, когда я только прибыл.

— Господин лекарь Разумовский? — он слегка, почти незаметно,