9 дней в «Раю», или Тайна императорской броши - Рафаэль Тимошев

неожиданно сделал паузу — как показалось Листку, — обдумывая, стоит ли продолжать в этом духе. Но уже через секунду сам пояснил причину своей внезапной заминки. Отчего-то понизив голос, он медленно произнес:

— … Вскорости, однако, графу будет предложена особая миссия. Знаю, что на Кавказе вы геройски проявили себя на поприще контрразведки, но в нынешних условиях есть потребность использовать ваш опыт именно в том, в чем нуждается фронт, — в глубокой разведке. Хорошее владение немецким — только плюс… — Он помолчал. — Признаться, надеялся заменить вами графа, но…

Внезапно Дитерихс посмотрел прямо в глаза ротмистра, и столь пристально, что тот почти физически ощутил зуд в затылке.

— Алексей Николаевич, по отношению к вам пришла особая установка… Весьма, не скрою, обескураживающая — зачислить вас в разведотделение штаба фронта при сохранении полной секретности…

Листок изменился в лице.

— От кого?

— А вам что-либо известно о том? — вместо ответа жестко, в упор спросил Дитерихс.

Алексей Николаевич искренне мотнул головой:

— Совершенно ничего…

Генерал с минуту продолжал смотреть в глаза ротмистра, словно выискивая в них признаки фальши, но вскоре правый ус его мелко дернулся, точно досадуя на неправую подозрительность, и, смягчив тон, он произнес:

— Что ж, Алексей Николаевич, вероятно, в Ставке готовят вас для какого-то дела…

Он пробарабанил пальцами по столу.

— Посему поступим так. Игнатьев наладил весьма надежную работу агентурного центра в Бухаресте. Информация передается через Яссы и Одессу. Ротмистру в связи с этим регулярно приходилось отлучаться для встречи с агентами, так что именно эту часть работы теперь возьмете на себя. Завтра же состоится приказ по управлению о зачислении вас штаб-офицером, вторым помощником начальника разведывательного отделения штаба фронта, но работать будете не здесь, а в Одессе. Знакомиться ни с кем из сотрудников не стоит, коль на вас имеются особые виды. Кроме, пожалуй, начальника разведывательного отделения подполковника Бренделя. Он и введет вас в детали задания. Заодно познакомитесь с азами разведки, коль так предписывают верхи. Согласны?

Листок, напряженно слушавший генквара, неуверенно пожал плечами:

— Однако что за «виды» на меня, ваше превосходительство?

Дитерихс развел руками:

— Ну, батенька, коль о том неизвестно вам, то откуда же знать мне! Еще есть какие вопросы?

Листок кивнул:

— Михаил Константинович, после сарыкамышской бойни из состава моего контрразведывательного пункта остались в живых только я да прапорщик Росляков Алексей. Он был переведен к вам, в штаб Юго-Западного фронта. Могу ли я…

— Встретиться? — не дал договорить Дитерихс.

— Да. Хотелось бы.

Генквар задумчиво пригладил ус.

— И желал бы разрешить, Алексей Николаевич, да не смогу. Превосходный шифровальщик, владеет несметным — по моим меркам — количеством языков, но ныне в штабе его нет — на серьезном задании, у неприятеля… Большего, простите, сказать не могу!

Помолчав, Листок поднялся:

— Я понимаю, ваше превосходительство… Могу идти?

— Да, Алексей Николаевич. Но прошу находиться рядом — за вами зайдет подполковник Брендель.

6 января 1917 г. Цюрих.

Компаньонка графини

Из переписки Александры Федоровны с Николаем II:

"Царское Село. 16 — го декабря 1916 г.

…Н. П. пил чай, много рассказывал про Одессу и батальон, Ольгу Евг. etc. Он наслушался Петр(оградских) ужасов и в бешенстве оттого, что никто не защищает меня, что все могут говорить, писать, намекать на скверные вещи про свою государыню, и никто не заступается, не делает выговоров, не наказывает, не ссылает, не штрафует этих типов. Только кн. В. пострадала, остальные все, Милюков и т.д. остаются на свободе. Да, не полюбуешься на людей — трусы! Но многие будут вычеркнуты из будущих притворных списков — они узнают по заключении мира, что значило во время войны не стоять за своего государя! Зачем у нас такая тряпка вместо м(инистра) двора? Он бы должен был составить списки имен и предложить кары за оскорбление твоей супруги. В частной жизни муж не потерпел бы ни одного часа таких нападок на свою жену. Лично я ничуть не беспокоюсь об этом. Когда я была молода, я ужасно страдала от неправды, которую так часто говорили обо мне (о, как часто!), но теперь мирские дела не затрагивают меня глубоко, — я говорю о гнусностях — все это когда-нибудь разъясниться. Только мой муженек должен был бы немножко заступиться за меня, так как многие думают, что тебе это безразлично и что ты прячешься за меня. Ты не хочешь отвечать о Балаш(ове) — почему ты не приказал Фред(ериксу) написать ему построже? Я не подам ему руки, когда мы встретимся, предупреждаю тебя, — я с нетерпением жду случая высказать ему мое возмущение — маленькая змея! Я не взлюбила его с той минуты, как увидела его, и говорила тебе это. Он думает, что высокое придворное звание позволяет ему писать гнусности, — он совершенно не достоин его. Сказал ли ты, что надо лишить придворного звания кн. Галицина? Не мямли, милый, делай все скорее, это — датский пассажирский поезд (sic.) Будь живее в делах, вычеркивай виновных из придворных списков и не слушай возражений Фред(ерикса). Он запуган и не понимает, как обращаться с людьми в настоящий момент…"

Листок не спал до утра. Происшедшим в ресторане он был оглушен, раздавлен. Сколько ляпов за каких-то пару минут! Какой черт дернул его подойти к проклятой графине и стоять посреди ресторана, подобно верстовому столбу! Теперь будут хохотать все разведки Европы — наверняка «Eden» кишил агентами всех мастей! Да, в придачу — Лотта! Нет, надо все осмыслить. Слишком много совпадений в одном месте и в одно время!

Алексей Николаевич почувствовал острую потребность выпить. Вспомнил про все еще покоящийся на дне чемодана «Baron Otard», брошенный туда еще в Париже.

Расположился в кресле, придвинув его к столу; налил коньяк в рюмку и разом опрокинул ее. Налил еще, но лишь отпил и, опустив рюмку рядом с бутылкой, закурил. Почувствовал, как теплота медленно растекается по телу. Теперь необходимо прокрутить все происшедшее…

С чего начать? С его подхода к столу графини? Конечно, подойти к француженке было верхом идиотства! С другой стороны, не подошел бы — не разглядел бы брошь, дьявольски похожую на брошь Александры Федоровны… Однако не ошибся ли он? Что ж, мог и ошибиться, если бы не одно обстоятельство — и француженку, и государыню он видел в Ставке в одно и то же время! К тому же столь штучная вещица, как усыпанный камнями «эдельвейс», не могла быть продуктом творчества русских