Я - истребитель - Владимир Поселягин

Один из «мессеров» наткнулся на мою очередь и огненным комком покатился по взлетной полосе.

«М-да, на симуляторе было тяжелей!» — успел подумать я, мельком глянув на горящие обломки.

Воспользовавшись тем, что второй «худой», ведомый пары, растерянно стал крутиться над аэродромом, я перевел истребитель в горизонтальный полет, продолжая набирать скорость.

Как бы то ни было, но немец решил отомстить, а не спасаться бегством, как я думал, он сделает, согласно общей манере получающих по носу немецких асов. Мы уже удалились от аэродрома километров на десять, когда «ганс» пошел в атаку со стороны солнца. Но я ждал этого и был готов. Резко ушел в вираж. Без очков и шлемофона было тяжело, но я справлялся. Развернувшись, продолжил наращивать скорость, старательно уходя от немца. Он снова атаковал. Резко бросив самолет в пике, я ушел в сторону и, пропустив «мессер», из-за высокой скорости пронесшийся мимо, довернул истребитель, поймал немца в прицел и нажал на гашетку, однако немец успел уйти из-под атаки.

В пике я набрал нужную мне скорость и занял позицию над «худым», короткими очередями прижимая его к земле. Но немец оказался удивительно вертким и постоянно уходил из прицела. Вот он пронесся прямо над штабом полка, едва не задев одну из палаток крылом, где стояли люди и махали рукам, я тоже пролетел над ними, стреляя из пулеметов.

«Надеюсь, там ни в кого гильзами не попадет!» — успел подумать я.

Попасть в «мессер» удалось километрах в шести от аэродрома, когда он попытался оторваться от меня на высоте, уйдя на вертикаль. Но я ждал именно этого и успел поставить огневой заслон, на который он и напоролся. «Ганс» задымил и, убавив скорость, стал планировать на сбоившем моторе, почему-то не пытаясь выпрыгнуть, хотя высота в двести метров позволяла это сделать. Подлетев сбоку и уравняв скорости, я показал пальцем на него и на свой аэродром.

Немец сначала сделал вид, что не понял, однако после прошедшей прямо над фонарем очереди согласился повернуть к аэродрому.

«Блин, на это я даже не рассчитывал!» — весело подумал я, сопровождая немца. Наконец тот выпустил шасси и стал планировать с заглохшим мотором на полосу. Убедившись, что его «приняли» и уже вытащили из кабины, я сам повел истребитель на посадку.

С привычным шиком зайдя на глиссаду, я опустился на все три колеса и без козла докатился до места стоянки, где меня уже ждали.

Когда вылезал из кабины, меня ослепила яркая вспышка. Проморгавшись, чуть в стороне, метрах в двадцати, рядом с «вечным дежурным» увидел старшего политрука, довольно что-то крутившего в фотоаппарате. Второй снимок старший политрук сделал, когда я вылез на крыло. Потом меня принял «на руки» не очень добрый Никифоров.

— Сев, хлеба дай, — попросил Олег.

Потянувшись, что заставило меня поморщиться, я взял с тумбочки тарелку с нарезанным небольшими кусочками белым хлебом и поставил на табурет рядом с Олегом.

Наворачивая манную кашу, он с интересом читал газету, вернее, очерк обо мне. Утром привезли пачку газет, где была статья о Сталинском соколе, сбившем шесть и принудившем к посадке седьмой самолет. Что ни говори, а тот старший политрук оказался профи, и статья действительно была написана хорошо. Сразу под заголовком поместили мою фотографию, на которой я стоял на крыле истребителя, держась одной рукой за кабину, в больничных штанах, с голой перевязанной грудью и с улыбкой на лице.

Вообще-то я тогда морщился, спина болела, но на фото почему-то казалось, что это была обаятельная улыбка, ну да ладно.

В подзаголовке корреспондент написал:

«Даже ранеными наши летчики продолжают сбивать немецко-фашистские самолеты!!!»

Сама статья брала за живое. С утра ее успели прочитать уже все в полку, так что до нас один из экземпляров дошел сильно замусоленным, однако не потерял своей привлекательности. Я трижды прочитал очерк, расположенный на двух страницах. Оказалось, корреспондент откуда-то узнал, куда меня увезли, и захотел взять интервью — сейчас на фронте нужно было подобное, яркое. Чтобы показать, как мы бьемся. Вот и приехал на аэродром, общаясь с майором Никитиным и капитаном Смолиным, оказавшимся начштаба полка. Комиссара не было, он улетел на бомбардировку. Так что старший политрук стал свидетелем «неравного боя», как было написано в статье. Мало того, еще и успел сделать несколько снимков, не все они попали в газету, но четыре было. Первый — где я на крыле. Потом огненный комок сбитого немца и мой истребитель, набиравший высоту, второй «мессер» в кадр не попал, успел уйти на вираж. Третий снимок — это когда мы пролетали над штабом. Снимок получился классным. Было видно улепетывающий «худой» и стреляющий по нему ЛаГГ. Ну а четвертый — это, понятное дело, немецкий пилот, и на заднем фоне сам Me-109, в котором копалась пара механиков. В кадр хорошо попали пулевые отметины на крыле и фюзеляже.

— М-да, за такое ордена дают, — без зависти сказал Олег, аккуратно сложив газету и вернув ее мне.

— Наверное, — пожал я плечами, что вызвало новую вспышку боли в ране.

Тогда, когда я вылез из кабины, у меня вся спина была в крови. Края раны разошлись во время перегрузок. Да и пару раз хорошенько приложился спиной о бронеспинку, что вызвало сильное кровотечение. Так что меня почти на руках унесли в лазарет, где Марина Викторовна, ругаясь, наложила восемь швов. Как только она закончила, я попал в горячие руки корреспондента, после него — к командованию полка. Даже секретарь комсомольской организации заглядывал. Правда, заметив, что я туплю на его вопросы, в которых ничего не понимал, как-то быстро собрался и исчез, а я удостоился от Никифорова, заглянувшего позже, изучающего взгляда.

Меня не ругали, даже поблагодарили, теперь они на заметке у начальства, а это не могло не радовать. Так что дали маленький втык за то, что взлетел раненым, и велели лечиться. От полетов меня отстранили на время лечения, пока не заживет спина, и вот уже вторые сутки я лежу в стационаре вместе со штурманом одного из бомбардировщиков. С задания вернулось только шесть машин. Один сбили над переправой, вторая села на вынужденную, не дотянув до аэродрома десяток километров. Вот на ней и летел Олег. При посадке, в отличие от остальных членов экипажа, он сломал пару ребер и вывихнул плечо, так что сейчас с тугой повязкой на груди доел принесенный дежурным бойцом обед и, убрав грязные тарелки на поднос, где уже стояли мои, тихонько откинулся на подушку и сказал:

— Скучно.

— Что есть, то есть, — согласился я. После чего достал карту и, разложив ее на кровати, стал изучать. Иногда мне помогал Олег, подсказывая, что и как.

На вешалке висела моя форма с синими петлицами и треугольниками сержанта ВВС. Честно говоря, мне ее дали «голую», фурнитуру отдельно. Похоже, так было не принято, потому как Олег удивленно поднял брови, когда начвещсклада принес ее, но промолчал. Зато, когда я пришивал всю фурнитуру, ругаясь на мою криволапость, учил, как правильно пришивать знаки различия, в которых я ничего не понимал, что, кстати, вводило Олега в недоумение. По его мнению, я должен был это знать как «Отче наш». А до этого приходил начстрой, который заполнял на меня анкету, заставив написать автобиографию. Присягу у меня приняли майор Никитин, капитан Смолин, комиссар Тарасов и политрук Никифоров. Он же, кстати, и летную книжку мне принес, куда внесены были все мои сбитые.