Уральский следопыт, 1982-01 - Журнал «Уральский следопыт»

В московском музее А. С. Пушкина, где не раз помогали советом поселковым следопытам, установили, что барельеф отлит каслинскими мастерами. Из Каслей на запрос ребят ответили: работа выполнена в 1939 году по заказу Попасненского вагоноремонтного завода.

В войну эвакуацией предприятия вместе с другими занимался коммунист Яков Андреевич Ковтуненко. Уже фашисты были в Попасной, когда Яков Андреевич пробрался тайком в заводской клуб и снял барельеф. Завернул в промасленную бумагу, закопал на окраине поселка. А на рассвете за ним пришли…

Вдова Ковтуненко после войны безуспешно искала спрятанный барельеф. Нашли его другие люди.

Обе реликвии стоят теперь в центре Ленинского зала в Попасненском школьно-заводском музее.

Автографы с рейхстага

Далеко не все знают, что автографы на рейхстаге, оставленные советскими воинами в День Победы, можно было прочесть до 1955 года, когда начался ремонт здания и вся штукатурка со стен была снята. Однако несколько плит – слой, камня и штукатурки с надписями – были сохранены. Это сделали немецкие рабочие-антифашисты, вырезавшие плиты специальными ножами.

В музеях нашей страны исторические плиты с фамилиями советских воинов получили вечную прописку. В музее Вооруженных Сил СССР хранится плита с автографом москвича Владимира Синева. А в музее Революции – плита с автографами трех однополчан: Филимонова, Миртагиева и Кузьмина.

Солдатский котелок

Рассказывают школьные следопыты, что когда нашли они на месте бывших боев солдатский котелок, прочитали нацарапанное на нем имя и узнали, где живет владелец, – поехали к нему в Одессу. Недалеко Одесса от молдавского села Коротное. Постояли у дома, в котором живет старый солдат, и… вернулись к себе в село. Решили сначала письмо написать.

Встреча с ветераном состоялась позже. Он заплакал, увидев свой котелок: «Я помню тот день. Меня тяжело ранило… Кажется, давным-давно было, в начале жизни. И вот вещь нашла меня…»

В музее Коротнянской школы о боевой славе рассказывает множество экспонатов: фотографии не вернувшихся с войны, боевое знамя 353-й Днепродзержинской Краснознаменной стрелковой дивизии, диорама «Плацдарм», воспроизводящая бои на знаменитом Кицканском плацдарме. А солдатский котелок ребятам все-таки особо дорог. Может, потому, что они видели слезы постаревшего бойца… Или потому, что за каждым таким котелком – скромным предметом фронтового быта – видятся тысячи солдат, воевавших и победивших врага, выживших и погибших.

Донесение царской охранки

«Состоящий под особым надзором полиции в Орле В. А. Русанов прибыл в Москву. Почти одновременно с Русановым в столицу приехал известный под псевдонимом «Ильин» представитель марксизма Вл. Ульянов, только что отбывший срок в Сибири». Донесение московской охранки датировано 15 февраля 1900 года.

Этот подлинный документ – один из многочисленных экспонатов только, что открытого дома-музея В. А. Русанова в Орле.

Царские ищейки не зря уделяли так много внимания этому человеку, следили за каждым его шагом. В орловском доме Русанова, где сейчас создан музей, хранилась нелегальная литература, работала подпольная типография. Сам Владимир Александрович вел активную пропаганду среди рабочих Орла и Брянска. Трижды арестовывала его полиция…

Что это был за человек? Талантливый ученый, геолог, окончивший Сорбонну, революционер, он известен еще как исследователь Арктики. «В моем призыве к завоеванию льдов… призыв к могуществу, к величию и славе России», – писал Владимир Александрович в одном из своих писем с Новой Земли.

Материалы, за многие годы собранные орловскими следопытами и вошедшие в экспозицию нового музея, расскажут об орловском периоде жизни В. А. Русанова, о годах эмиграции и учебы во Франции, о пребывании революционера-ленинца в тюрьмах и вологодской ссылке, об экспедиции на Шпицберген.

ОНИ ЖЕ ДЕРЕВЯННЫЕ

Георгий ГУРЕВИЧ

Рисунки Е. Стерлиговой

Рассказ

Надо же!

Всегда так получается: поспешишь, засуетишься, понадеешься, дескать, тысячу раз сходило, авось сойдет… И – крах! Кори себя потом: не так нужно было, нужно было с умом; беда мимо прошла бы…

А день складывался так удачно, такой пронзительно бирюзовый, по-весеннему ликующий, бодрящий по-зимнему. Не я шел, лыжи несли меня. Не скользили, парили над снежными рельсами. Я в азарт вошел, кричал, как мальчишка: «Темп, темп! Лыжню мне!» Ладная бежевая фигурка приближалась толчками, ножками семенила, не могла уйти. Но тут трасса свернула в чащу, запрыгала по корням. Кажется, я еще успел заметить это ноздреватое пятно, следы капель от тающих сосулек. Кажется, подумал: «Ледок, наверное». Но когда я увидел это пятно? Метра за три, за секунду. Притормозить все равно не успел бы. Мелькнуло: «Ледок… скользко… лыжня сбита… но проскочу авось…» И вот уже левая лыжа вильнула с бугорка вправо, правая наехала на нее, и я… о позор!., лежу на боку в сугробе. Метнул взгляд вперед: бежевая мчалась, не оглядываясь, не видела моего крушения. Скорее, скорее на ноги! Палка на снег во всю длину, оперся, приподнялся, ноги не разобрал как следует, правой наступил на левую, и… крак! У нижней лыжи отлетел носок.

Пришлось окликать бежевую, признаваться в поражении.

– Ну что ж, вернемся, – сказала она. И столько разноречивых чувств было в ее голосе: и вежливая жалость, и готовность пожертвовать собой из жалости, и раздражение на себя за излишнюю деликатность, печаль об испорченном празднике, обида на меня, упреки всех оттенков, презрение и обещание никогда-никогда в жизни больше не связываться со мной.

Я осторожно подвигал искалеченной лыжей.

– Может, попробуем? Идите своим темпом. А я сзади потихонечку.

Получилось, представьте себе. Передвигался я. Не парил, конечно, возил ногами помаленьку. На буграх осторожно притормаживал, чтобы не воткнуться в снег носом. Бежевая мелькала впереди между стволами, потом поджидала меня у красных столбиков на перекрестках просек. Не так уж долго поджидала: минуту-полторы. Оказалось, что лыжа работает и без загнутого носка. Я даже вспомнил, что охотники в тайге делают плоские лыжи – снегоступы. Узкая и длинная – пригородное изобретение, не для чащи – для парков, исчерченных гладкой лыжней.

– Видишь, не трагедия же, – сказала мне сломанная лыжа. – Мы еще походим по зимнему лесу сегодня… и не только сегодня. Зря ты махнул на меня рукой.

Я не оговорился. Это лыжа сказала. Дело в том, что в моем доме вещи умеют говорить… с некоторых пор. Разговаривают только со мной и только с глазу на глаз (впрочем, это неточное выражение, у них же нет глаз). От посторонних таятся, возможно, стесняются.

Со мной мои вещи словоохотливы, я немало узнал об их вкусах и переживаниях. Оказывается, все они