Тютчев - Семен Экштут

Многое справедливо в этих горьких словах. Но не будем забывать о том, что Тютчев, осуждавший государя за лицедейство и призрачные политические цели, сам был заинтересованным зрителем тех событий, которые происходили на театральных подмостках Истории, и в своих меморандумах на высочайшее имя пытался довести до сведения царя собственные химерические идеи. Впоследствии Анна Тютчева назовет Николая I «Дон-Кихотом самодержавия, Дон-Кихотом страшным и зловредным»и забудет о том, что ее собственный отец несколько раз порывался побудить императора одни пустые призраки заменить другими.

На престол взошел император Александр II — и Анна Тютчева из фрейлины цесаревны Марии Александровны превратилась во фрейлину царствующей императрицы и стала весьма влиятельной особой. Император и императрица осыпали ее милостями. С любимицей государыни был вынужден считаться даже опытный царедворец канцлер граф Нессельроде. У камергера Тютчева вновь появился шанс сделать скачок по службе.

В августе 1855 года вечный фрондер и оппозиционер князь Петр Андреевич Вяземский был назначен товарищем (заместителем) министра народного просвещения. Карл Пфеффель, узнав из газет об этом назначении, написал сестре Эрнестине Федоровне, что, по его мнению, ее муж, как человек более сведущий, имеет гораздо больше прав на эту должность. Эрнестина Федоровна уже хорошо усвоила особенности чинопроизводства в России и, вероятно, лишь посмеялась над аргументацией брата. Оставалось уповать лишь на счастливый случай. Случай представился.

В конце 1855 года освободилось место попечителя Московского университета. Это была весьма завидная и хорошо оплачиваемая должность, кроме того, попечителю полагалась казенная квартира. Жизнь в Москве была значительно дешевле, чем в Петербурге. Эрнестина Федоровна, для которой столичная жизнь давно уже стала невыносимой, хотела поселиться в Первопрестольной и прервать затянувшуюся связь мужа с Денисьевой. И тогда фрейлина Тютчева начала ходатайствовать о том, чтобы место попечителя досталось ее отцу. Она очень много хлопотала перед новым товарищем министра народного просвещения князем Вяземским, давним приятелем отца, и императрицей Марией Александровной. Последовал ответ, который ясно свидетельствовал о социальной репутации статского советника Тютчева у власть предержащих. «Мне сказали, что с точки зрения интеллектуальной папа был бы на месте в этой должности, однако существуют еще стороны материальная и финансовая, которыми нужно будет управлять, а вот с этим, полагают, он вряд ли сможет справиться. На это я уж не знала что ответить, ибо слишком хорошо знаю папа, чтобы на него полагаться в этом отношении».

Отлично осознававшая свое возросшее влияние при дворе и свою ответственность за будущее родителей, фрейлина Тютчева продолжала добиваться благоприятного исхода своей просьбы. «А если мы не добьемся места попечителя, то нет ли у вас в виду какого-либо другого, о котором я могла бы похлопотать? Сказать не могу, как я была бы счастлива снять с мели это семейство, похожее на увязнувшую телегу, которая не может сдвинуться с места. А главное, мне бы так хотелось, чтобы в этом семействе научились рассудительности и здравомыслию, чтобы не убивались из-за воображаемых огорчений и вкладывали больше сил в саму жизнь. Это небрежение собой кажется мне самой печальной вещью в мире».

Итоговый вывод фрейлины страдал излишней категоричностью. Эрнестина Федоровна была женщиной рассудительной. Став женой Федора Ивановича, она заплатила его долги и ряд лет содержала на свой счет большую семью, но она не передала мужу принадлежавшее лично ей солидное состояние и сохранила за собой право им распоряжаться. Эта здравомыслящая женщина, привыкшая к жизни в Овстуге, решила вложить собственные средства в недвижимость и приобрести в ставшем уже родным Брянском уезде имение с пятьюстами душами крестьян. Это приобретение почти в два раза увеличило земельные владения супругов в уезде. Отныне им принадлежало 1100 крепостных, что позволяло рассчитывать на годовой доход 12,5 тысячи рублей серебром или, как писала Эрнестина Федоровна брату, примерно «48 или 50 тысяч франков», причем от 20 до 24 тысяч франков в год должно было приносить новое имение. Прозаически подсчитав свои грядущие доходы, жена поэта сделала не очень утешительный вывод: средства позволили бы семье Тютчевых «благополучно просуществовать везде, кроме Петербурга, однако здесь этих денег далеко недостаточно». Однако Эрнестина Федоровна не теряла надежду на то, что Федор Иванович получит, наконец, хорошее назначение.

Власть понимала необходимость реформ, и ветер перемен набирал силу. Наиболее одиозные министры предшествующего царствования смещались Александром 11 с занимаемых должностей и увольнялись в отставку Смена сановников происходила постепенно: кое-кто из приближенных Николая I остался у власти и при новом императоре. Тютчев сказал, что эти сановники напоминают ему «волосы и ногти, которые продолжают расти на теле умерших после их погребения». Граф Нессельроде, в течение сорока лет стоявший во главе внешней политики Российской империи, не удержался на своем посту и 15/27 апреля 1856 года (как раз на Пасху!) получил отставку. Тютчев о своем бывшем патроне отозвался так: «Россия со своим народным характером, преданиями, потребностями, интересами представлялась ему какою-то отвлеченною величиной, он имел о ней понятие как о “пятой великой державе”». Новым министром иностранных дел стал князь Александр Михайлович Горчаков, который давно уже был знаком с Федором Ивановичем, всегда был к нему расположен и готов оказать протекцию. Шеф жандармов впоследствии признался князю, что будущий министр долгие годы значился в проскрипционных списках III Отделения: «Князь Александр Горчаков не без способностей, но не любит Россию».

* * *

Пожалование новых чинов обычно приурочивалось к Пасхе, и 7/19 апреля 1857 года, в Светлый день, Тютчев был произведен в чин действительного статского советника (IV класс Табели о рангах соответствовал армейскому чину генерал-майора). Он по-прежнему оставался на должности старшего цензора и, как говорили в то время, цензировал иностранные газеты, то есть просматривал, чтобы одобрить или запретить их распространение в Российской империи. Однако Тютчев, получив этот исключительно высокий для занимаемой им должности чин, обрел новое качество. Отныне все нижестоящие чиновники должны были официально обращаться к нему «ваше превосходительство». Больше всех генеральскому рангу «Фединьки» радовалась жившая в Москве Екатерина Львовна Тютчева, мать Федора Ивановича.

Следовало заказать новый, соответствующий чину парадный мундир. Построить, как тогда говорили, мундир стоило 800 рублей. Это была огромная сумма, но выбора не было. (На эти деньги десять мелких чиновников, подобных Акакию Акакиевичу Башмачкину, могли бы обзавестись настоящей «подругой жизни» — шинелью «на толстой вате, на крепкой подкладке без износу». Напомню, что гоголевский герой шинель пошил за 80 рублей, а жалованья получал всего-навсего 400 рублей в год!) Прежний мундир давно уже потерял свой первоначальный вид от долгого употребления и небрежного обращения. В этом мундире Тютчев вызывал у близких «смешанное чувство нежности и печали».