Выживший - Джеймс Фелан

Я ничего не ответил, пытаясь высвободить сознание из липкого холодного тумана.

— Ты умеешь слушать, должен сказать. Благодаря тебе я кое–что дельное в своей книжке написал.

— В книжке? — переспросил я.

— Ага. Вот в этой. — Калеб показал мне блокнот. Похоже, это были какие–то комиксы. Целый роман в комиксах, судя по толщине блокнота. — Я ну очень заметно продвинулся.

Обложка блокнота показалась мне знакомой: на серо–зеленом фоне черной ручкой была нарисована красивая, но жутковатая картинка. Выжженный земной шар — вернее, его остов, и черный крылатый щит в районе экватора. Щит, защищающий планету?

— Мои злодеи — людоеды, — стал рассказывать Калеб, листая и показывая мне страницы. — Это не единственное их «достоинство», конечно. В общем, они охотятся на людей, ловят их всеми способами, не упуская ни единой возможности. Конечно, до конца работы еще далеко, пока это только концепция, но вполне достойная, я считаю.

– С виду неплохо, — ответил я. Рисунки были черно–белые, очень детальные, по девять на каждой странице; герои действовали на фоне города, очень похожего на нынешний Нью–Йорк, вернее, на фоне города, каким Нью–Йорк обещал стать в самое ближайшее время.

Я вспомнил, как пришел к Калебу, как постучал в дверь, как потерял сознание.

— Вот здесь я черпаю вдохновение, — сказал Калеб, показывая несколько разложенных на полу открытых книг с репродукциями. Рисунки там были цветные и жуткие, но я все равно не мог отделаться от мысли, что по–настоящему моего нового друга вдохновляли события последних двух недель, а вовсе не шедевры былых мастеров. — Смотри, моя любимая картина. «Плот «Медузы»» Теодора Жерико.

Двойной разворот книги занимал кое–как сколоченный деревянный плот, покрытый мертвыми и умирающими в страшных муках людьми; несколько живых сидели и стояли.

— Впечатляет… — только и мог сказать я.

— Да. В 1816 году французский фрегат «Медуза» потерпел крушение… Художник навещал в госпитале выживших, делал наброски — чтобы все было точно. Он даже построил макет плота. И еще, не поверишь, хранил на крыше студии замороженную человеческую голову, чтобы достоверно изобразить трупы. Представляешь, он… Слушай, что–то меня занесло. Извини. Я могу часами говорить о живописи и рисунке. Смотри, даже сама композиция полотна…

Я кивнул. Рассказ Калеба странно подействовал на меня и вызвал перед глазами целую вереницу непонятных сцен. И, черт побери, они были слишком похожи на то, что происходило вокруг, даже реальнее самой реальности.

Может, это из–за того, что я ударился головой? Или из–за таблеток?

Может, я до сих пор не разобрался, что происходит по–настоящему, а что — только в моем воображении.

От некоторых вещей мне остались одни воспоминания. Я помнил, что жил в счастливой семье, пока не ушла мама. Но были и другие, которые хотелось поскорее изгнать из памяти: сначала мне казалось, что для этого будет достаточно просто уйти из Рокфеллеровского небоскреба, забыть о нем. Но ведь с проведенными там днями было связано не только плохое. А потом я понял, что мне дороги даже вещи, казавшиеся когда–то стыдными и глупыми — ведь их тоже не вернуть.

Но, как говорят, жизнь научит — а что, отличное название для какой–нибудь книжки, надо подкинуть Калебу идею: теперь я знал: ни одному воспоминанию нельзя безоговорочно верить, ведь они не подчиняются мне.

Я смотрел на другую репродукцию, но никак не мог сосредоточиться, изображение плыло перед глазами. Похоже на фрагменты росписи Сикстинской капеллы: мы ездили с бабушкой в Рим, когда мне было десять лет. Эти фрески меня тогда поразили и вот — они снова возникли из прошлого, напомнив не только о вечной тоске, но и о реальности происходящего.

— А что, лучше людоедов ничего не придумалось? — спросил я. Меня мутило от одной мысли о том, что книжка Калеба слишком уж похожа на Нью–Йорк, в котором мы оказались. — Какие–нибудь космические мутанты, например?

— И тогда в середине все бы драпали от гигантского кальмара, который хочет разрушить город, да?

— А почему нет? И то лучше. Была бы аллегория.

— Ты знаешь, я уцепился за эту идею как раз потому, что вокруг все летит в тартарары. Мне с детства эта мысль не дает покоя. Знаешь, ведь каннибализм на самом деле существуют. Помнишь, по телику показывали урода в Европе, который дал в газете объявление, что хочет кого–нибудь съесть?

Я помнил.

— И главное, ведь нашлись желающие! — Калеб задумчиво постучал кончиками пальцев по столу. — Так что иногда правда даст вымыслу сто очков вперед. У меня дед работал журналистом в «Нью–Йорк Таймс», так он мне на ночь рассказывал страшилки про своего коллегу, который попался в лапы к людоедам. Наверное, тогда мне эта история засела в голову. И когда я решил написать книгу… В общем, я стал писать о людоедах, потому что решил разобраться, что творится у меня внутри. Зачем выдумывать ужасы, когда их в жизни хватает?

— А ты не думал, что люди не захотят больше о таком читать?

— Я раскрываю эту тему по–своему, пытаюсь найти ответы на некоторые вопросы. Для меня — это искусство, — ответил Калеб. — Кроме того, у меня «хорошие» найдут способ побить «плохих».

— И что это за способ? — спросил я с ощущением, будто меня самого побили. — Превратят их в строгих вегетарианцев, которые даже кровь убитых помидоров пить не станут?

— Ха! Может, свистну у тебя идейку. Хотя я задумал по–другому: хорошие будут бороться с этими воплощениями ада, и борьба будет страшной: ведь людоеды ходят по улицам среди обычных людей…

— …поедают слабых…

— Ага.

— И зачем им это нужно? Они забирают силу у тех, кого съели?

— Не только. У них целый свод всяких правил, по которым они живут, и людоедство — только одно из них, — сказав это, Калеб спрятал в чехол рисовальные ручки.

Я смотрел в потолок. Кровать подо мной медленно вращалась.

— Надеюсь, «хорошие» не просто мочат их без разбора?

— Конечно, нет! Чем хуже злодеи, то есть, чем лучше проработаны отрицательные персонажи, тем больше внимания нужно уделить положительным. «Хорошие» в мое книжке тоже испытали своеобразное опьянение от насилия, а потом сумели осознать, к каким страшным последствиям оно привело. Именно поэтому они избраны, чтобы защищать человечество.

— Ну, звучит неплохо, мне кажется. Задумка классная.

Классная… или все же нет? Зачем я сюда пришел? Что должен сделать?

И вдруг я вспомнил: резко и неожиданно, будто густой туман в голове прорезала яркая вспышка. Всю прошлую ночь я не спал! Почему? Посмотрел на часы: почти полдень.

Я переутомился и не могу уснуть? Да нет, было что–то еще. Ночью меня разбудили голоса — нет, странные звуки. Я встал и пошел. Там было холодно. Какие–то старые здания. Зоопарк! Медленно–медленно туман в голове стал рассеиваться. Девочки были вдвоем, в безопасности. А почему ушел я?