Заколдованная земля - Карел Глоух

Прежде всего, нам необходимо выйти из пещеры, которая нас душит. Мы должны добиться свободы действия. Долгие дни тянутся отчаянно. Мы нервно ходим взад и вперед, как звери в клетках, или же сидим, согнувшись, без единого слова, погруженные в тяжелые думы.

Мы спим или делаем вид, что спим. И вдруг нас снова охватывает прилив энергии. Мы устраиваем собрание и энергично совещаемся. Мы придумываем сотни способов, как выйти отсюда, и тотчас же снова их отвергаем. Наших тюремщиков много, а нас мало. Фелисьен все время твердит, что некоторые из их стрел отравлены ядом…

Что собственно думают троглодиты сделать с нами? Убить нас при каком-нибудь ужасном торжестве? – мы буквально ничего не знаем.

Одно только ясно, что все наши попытки добром добиться свободы, договориться с троглодитами, все попытки сойтись с ними разбиваются о мрачное равнодушие дозорных. Остается только выжидать с покорностью судьбе.

Фелисьен принялся за лечение моей раны с неподдельным, искренним состраданием. Он прикладывал без устали холодные примочки, делал врачебный массаж, и я надеюсь, что через несколько дней буду в состоянии ходить.

При этом Фелисьен имеет отличную помощницу – Каму. Эта красивая дикарка свободно, без препятствий, приходит и уходит, навещая нас в тюрьме. Все ее необыкновенно полюбили, а особенно Фелисьен. В шутку он называет ее Венерой из Брассенпуи – по известному вырезанному из кости женскому торсу, играющему большую роль в анналах палеонтологов. Действительно, Каму – Венера среди остальных страшных фигур.

Каму с преданностью льнет также и к Надежде. Обе девушки ухитряются понимать друг друга и оказывать друг другу любезности. Трогательно видеть, как молодая дикарка с благодарностью принимает нежные слова и ласку.

Каму приносит нам самые разнообразные лакомства: чернику и грибы, известные ей съедобные корни, очень ароматичные и нежные; кедровые шишки из прошлогоднего запаса. Она снабдила нас искусно сплетенными корзинами и посудой из оленьих черепов. Надежде принесла она ожерелье из зубов и несколько мягких шкур.

Она приводит иногда с собой какого-нибудь из тех маленьких чертенят, которые наполняют визгом центральную пещеру, согнувшегося под основательной вязанкой дров. В воде у нас нужды не имеется. Небольшой чистый ручей вытекает из задней стены наших сеней и теряется в какой-то трещине.

Каждый день к нам входят два диких охотника с кусками кровавого мяса. Они кладут его на камень и молча уходят. Фелисьен с Надеждой занимаются стряпней, а мы молча смотрим. Так проходят наши дни…

Хотя научная экспедиция Снеедорфа потерпела на этом острове крушение, но это не отняло сил у ее начальника. Он нам придает бодрости. Энергия этого старика удивительна.

Я рассказал Снеедорфу о Сиве. Он был взволнован. Он не ждал такой низости от своего спутника, но думает, как и я, что судьба Сива решена. Мы не говорим больше о нем.

Есть тут еще Эква. Толстый иннуит одержим одним постоянным страхом: у него засела в голове мысль, что его убьют и съедят. Чуть живой сидит он, свернувшись в углу пещеры. Он день ото дня худеет, – и это уж скверно.

У Надежды ног здесь ее верного сторожа. Гуски погиб при нападении на лагерь. Он с воем впился в горло дикаря, схватившего Надежду. В этот момент другой дикарь пронзил его копьем. Троглодиты, не зная домашних животных, сочли Гуски за волка и поступили с ним, как со всякой другой добычей: испекли его и съели.

Дни идут однообразно одни за другими. Нога моя почти уже зажила. Мы не перестаем каждый день повторять попытки добиться выхода из нашего плена. Но стража бдительна и неумолима.

Ночью – а разве у нас есть день? – когда другие забываются неспокойным сном, Фелисьен приходит к моему ложу. Он долго сидит молча и глядит на огонь, потом вдруг обертывается ко мне, поднимает палец кверху и глухим голосом говорит:

– Машина!..

Я не отвечаю.

– Машина! – повторяет он, как упрямый ребенок, который готов заплакать. – Необходим летательный аппарат. С крыльями или без них. Моноплан или биплан. Все равно.

Я отвечаю бессвязным бормотанием.

– Возможно, – говорит Фелисьен, как бы про себя, – что такая машина скрыта здесь где-нибудь за углом. Готова для нас. Только лететь. Сесть, взять руль…

Это начинает допекать меня. Я сажусь против Фелисьена.

– Ну, к чему все это? Разве ты не видишь, что это пахнет навязчивой идеей. Вдобавок, что тебе далась эта машина? Сумеешь ты управлять ей? Знаешь ли ты, что она годна для полета? Знаешь, сколько она поднимает людей?

И когда я уже думаю, что милый француз совершенно уничтожен потоком моих слов, я нахожу, что ему не повредило бы и более разумное наставление. С видом очень основательного человека я пускаюсь в рассуждения.

– Если размышлять о вещах хладнокровно, мы должны согласиться с тем, что прежде всего и лучше всего надо нам найти…

Но Фелисьен перебивает мою речь с жестом безграничного пренебрежения и доканчивает ее голосом глубокого внутреннего убеждения:

– Машину Алексея Платоновича!..

Один я в глубине души, может быть, доволен своей судьбой. Ведь Надежда все время около меня. Я понимаю, что это страшно эгоистично, но я хочу быть откровенным.

Наши разговоры с нею вполголоса продолжаются; мысли наши дополняют одна другую, и мы часто замечаем, что отвечаем на вопрос, которого другой еще не задал.

Иногда мой взгляд или тон голоса выдает меня, так как я вижу, как ее глаза в смущении вспыхивают огнем и как пробегает румянец по ее лицу.

Я уже совершенно здоров, и ко мне вернулась прежняя энергия. Теперь и я, в минуты совещаний, пытаюсь помочь нашей беде каким-нибудь советом.

Однако напрасно мы ломаем головы. Прежде, чем мы добрались бы до выхода из скалы, мы были бы уничтожены подавляющей силой дикарей.

Наше беспокойство увеличивается со дня на день.

Только Фелисьена наша судьба, кажется, не беспокоит. Он повествует о таинственном, сказочном торжестве, при котором мы будем принесены в жертву, и забавляется при этом, болтая с Каму. А Венера из Брассенпуи объясняется с ним на диво хорошо. Вид этой пары прямо великолепен. Восприимчивый француз умеет уже произносить ряд слов троглодитов.

Он приходит ко мне и с торжеством объявляет:

– Жители Каманака называются гак-ю-маки. Оленя называют они дуйоба. Воду – сакака. Медведь зовется бумуба. Бумуба, дружище, это будет тот человек, который не видит, что Каму – очень милое существо…

Прошло уже одиннадцать дней, как я был принесен в пещеру, а в нашем положении ничего не изменилось. Но в последний день неважное обстоятельство внезапно решило вопрос о нашей свободе.

Как бывало ежедневно, – пришла с визитом Каму. Фелисьен ожидал ее уже с приготовленным альбомом – единственной вещью, которую, по странной случайности, оставили ему дикари. Он придал девушке живописную позу, чтобы в четырнадцатый раз увековечить ее любопытный профиль. Но беспокойная Венера из Брассенпуи не стада сидеть, а подошла к нам и высыпала перед нами на пол несколько странных вещей, назначение которых мы не сразу разобрали.