Записки научного работника - Аркадий Самуилович Дыкман

году, ее просто высмеяли бы. Внутренний стержень веры уже был вытащен из людей.

Кроме того, система стала гораздо более травоядной. Однако время от времени она покусывала граждан, показывая, что надо вести себя в строгом соответствии сформулированным государством правилам. Я прекрасно помню, как партбюро одного из университетских факультетов в конце шестидесятых годов предложило кандидатуру студента на должность секретаря комсомольской организации. Его однокурсники начали протестовать и, кажется, написали письмо в «Комсомольскую правду». Закончилась история тем, что выдвиженца партбюро все равно выбрали, а протестовавших ребят лишили рекомендаций для поступления в аспирантуру. Это, конечно, не расстрел и не тюремное заключение, но… Власть показала, что есть красные линии, которые нельзя пересекать.

Так мы и жили: большинство моих знакомых и друзей говорили между собой одно, думали другое, при этом участвовали в социалистическом соревновании и голосовали как надо на собраниях. В общем, полностью подчинялись неписаным правилам игры, так как знали, что иначе система накажет.

До некоторого времени я тоже так думал, но судьба сделала мне подарок: познакомила с человеком, занимавшим достаточно высокий административный пост, однако умевшим обходить некоторые инструкции, если они вредили делу, которому он был фанатично предан.

Я хочу рассказать о директоре нашего института Иване Романовиче Осадченко, который руководил ВНИИНефтехимом с 1957 по 1972 год. Но сперва — о том, как я попал на работу в этот институт. За годы учебы в школе и университете я не испытывал ограничений из-за своей национальности, хотя антисемитизм в Советском Союзе существовал и на бытовом, и на государственном уровне, но руководство страны это всячески отрицало. Я помню, как Хрущёв во время визита в США в 1959 году на вопрос о положении евреев в СССР ответил: «Евреи занимали почетное место среди тех, кто участвовал в создании искусственного спутника Земли». Какая может быть дискриминация? Однако антисемитизм действовал в государственном масштабе: замалчивалось участие евреев в Великой Отечественной войне, в печати почти не было информации о холокосте. Один из наиболее ярких примеров — Бабий Яр под Киевом, где 28 сентября 1941 года уничтожили около ста тысяч евреев. Долгое время место трагедии не было отмечено даже мемориальной табличкой, что побудило Евгения Евтушенко написать свою знаменитую поэму «Бабий Яр». Кстати, за нее ему досталось от властей. Памятник погибшим установили только в 1976 году.

В шестидесятых евреям стало труднее устраиваться на работу в институты Академии наук СССР, их почти перестали принимать в некоторые вузы.

К счастью, меня лично это не коснулось. После восьмилетки я поступил в престижную химическую школу, которую окончил с медалью. Ко мне прекрасно относились учителя, память о которых я с благоговением храню до сих пор. Сдав всего один экзамен по химии, я как медалист поступил на химический факультет Ленинградского университета, где учился практически на одни пятерки, и, по-моему, ни у кого из преподавателей в мыслях не было по известной причине снизить мне оценку на экзамене.

К сожалению, в конце шестидесятых отношение к евреям начало ухудшаться. Катализатором этого процесса послужила шестидневная война Израиля с Египтом, Сирией и Иорданией, закончившаяся победой Израиля. Руководство СССР, тратившее огромные деньги на экономическую и военную поддержку арабских режимов, восприняло произошедшее как личное оскорбление. В прессе и на радио появились материалы вроде как антиизраильские, но если прочитать и послушать внимательно, то антисемитские.

Еще одной причиной роста антисемитизма в СССР стала попытка некоторых граждан еврейской национальности выехать на постоянное место жительства в Израиль. Само собой, это вызвало резко отрицательную реакцию государства. Тем не менее я не ощущал ее на себе. Конечно, неприятно читать в газетах об идентичности сионизма и фашизма, но у меня не было свободного времени на ознакомление с содержанием печатных изданий. Я хорошо учился, работал в студенческом научном обществе и был уверен, что после университета останусь в аспирантуре. Но уже в начале второго семестра пятого курса понял, что никто не собирается оставлять меня в университете: всем моим однокурсникам, которых руководители кафедр планировали направить для дальнейшей учебы в аспирантуру, еще до окончания первого семестра пятого курса сделали соответствующие предложения, а со мной и моим другом Эммануилом Агресом, имевшим средний балл 5,0, разговоров на эту тему никто не вел.

Но мы на что-то надеялись — ведь у нас был самый высокий средний балл на кафедрах. И вот наступает заветный день распределения. Я захожу в деканат, где сидит комиссия и представители отделов кадров предприятий, которым нужны выпускники химфака. Зачитывается моя характеристика, где обо мне говорится исключительно в превосходных степенях. Заканчивается она рекомендацией продолжить обучение в аспирантуре. Я почти уверен, что на меня посыплется шквал самых престижных и заманчивых предложений. Но кадровики угрюмо молчат. Некоторые из них уткнулись в университетскую газету, которая распространяется в гардеробе.

«Неужели я никому не нужен?!» Этот вопрос терзал меня все время, пока длилась процедура распределения.

— Есть ли еще какие-то вопросы к нашему студенту? — прервал затянувшуюся паузу декан и по совместительству председатель комиссии по распределению, хотя и так было ясно, что вопросов нет. И тут ему пришла в голову неплохая идея. — Где, собственно говоря, представитель отдела кадров завода «Светлана»? — спросил он секретаря комиссии.

По всей вероятности, он увидел, что ее нет в комнате.

— Она позвонила и просила предупредить, что минут на тридцать задержится, — ответила секретарь.

— Ну что, Аркадий Самуилович, мы хотим предложить вам прекрасное место инженера в заводской лаборатории «Светланы». — До этого декан обращался ко мне на «ты». — Там неплохо платят, работа интересная, и вообще это предприятие — флагман отечественной радиоэлектроники. Так что поздравляем вас, подписывайте и пригласите следующего выпускника.

— Я не хочу идти на «Светлану», — прервал я его речь. — Меня готовили как специалиста в области химии растворов электролитов, чем я дальше и хочу заниматься, а там речь идет, по всей вероятности, о химии твердого тела, в которой я ничего не понимаю.

Но наш декан был прекрасным полемистом:

— Вот именно, «по всей вероятности». Говорите так, будто знакомы с тематикой работы закрытого предприятия, каковым является «Светлана». Подписывайте и не тяните время, за стенкой еще сто семьдесят человек дожидаются. А не хотите — получайте свободный диплом и ищите работу сами.

Я уже хотел согласиться стать обладателем свободного диплома, но сидевший рядом добрейший и порядочнейший человек, профессор Сергей Михайлович Ария, тихо сказал мне:

— Аркадий, поверьте мне, надо подписывать, так будет лучше. Потом я выйду в коридор и все объясню.

Я, как в тумане, взял ручку, подписал согласие на распределение, сказал всем: «Спасибо, до