Последние флибустьеры - Эмилио Сальгари

И вот сразу же было решено эвакуировать остров и отправиться на континент. В течение дня были сделаны приготовления к большой экспедиции, которая могла продлиться не один месяц в высоких горах и бескрайних лесах перешейка.

В среде флибустьеров уже некоторое время вызревала желание покинуть остров, прежде чем у его берегов неожиданно появится сильная испанская эскадра и уничтожит всех, как это произошло много лет назад в Сан-Кристофоро, и корсары уже запаслись кое-какой ценной информацией, вырванной у напуганных рыбаков, но этих сведений было недостаточно.

Самой привлекательной казался путь в зависящий от никарагуанского правительства городок Нуэва-Сеговия, расположенный севернее озера Никарагуа, в сорока лигах от Тихого океана и в двадцати лигах от большой реки,[69] которая, как они знали, впадает в Мексиканский залив у мыса Грасьяс-а-Дьос.

Конечно, сведений было немного, но такие решительные люди, как флибустьеры, могли в известной степени на них опираться.

Вечером Равено де Люсан, осмотрев все пироги, которые еще могли держаться на плаву, приказал выбросить в море все пушки, признанные негодными к транспортировке, чтобы они не достались испанцам. Он собрал своих людей, чтобы разделить добычу. С тех пор каждый флибустьер должен был сам заботиться о своей доле и самостоятельно защищать ее.

В своих мемуарах Равено де Люсан рассказывает, что в общей кассе оставалось свыше полумиллиона пиастров. Серебро поделили по весу, но вот оценка и раздел золотых слитков, жемчуга, изумрудов и других драгоценных камней вызвал затруднения. Однако вскоре решение было найдено. Все драгоценности выставили на аукцион, так как среди береговых братьев были и такие, у кого было достаточно денег, чтобы заплатить за унцию и по сотне пиастров! То же самое проделали и с драгоценными камнями, представлявшими особый интерес, потому что их небольшой объем весьма способствовал перевозке.

На следующий день, с первыми проблесками зари, двести восемьдесят пять флибустьеров покинули Тарогу на восьми пирогах; каждая из них была вооружена пушкой.

Они решительно двинулись по направлению к континенту с намерением достичь прежде всего бухты Дэвида, где можно было ожидать прибытия галеона, на борту которого должна была находиться графиня ди Вентимилья.

Казалось, что океан, словно живое существо, хотел хоть раз проявить милость к несчастным морякам, уже не однажды испытывавшим его ужасный гнев; сегодня поверхность его была спокойной и зеркально чистой. Только на западе легкий ветерок рябил воду, отчего на ее поверхности появлялись странные отблески, и время от времени солнечные лучи окрашивали эти блики пурпуром.

Ни одного паруса не видно было на горизонте. Зато в вышине галдели стаи крупных морских птиц, особенно костедробителей[70] и ревущих по-ослиному альбатросов.

— Послушай, Мендоса, — сказал гасконец, очень немного работавший языком за последние тридцать шесть часов, — не находишь ли ты, что этот штиль предсказывает удачу нашей экспедиции?

— Эх, дорогой мой, мы еще не добрались до дома, а ты пока не пробуешь вместе с женой вина в погребе таверны «Эль Моро».

— Жена!.. Клянусь, она меня позабыла.

— Уже?

— Дон Баррехо рожден для приключений, а не для мирной домашней жизни и не для хозяйствования в таверне, tonnerre!.. — ответил гасконец, работавший веслом непосредственно за спиной баска. — Возможно, я был счастливее, когда жил в своей каморке под крышей, куда граф ди Вентимилья пришел вместе с тобой и разбудил меня.

— Но ведь тогда ты был всего лишь наемником у испанцев, а теперь ты — хозяин таверны, и главное — превосходно заполненной.

— Только бы деверь не опустошил ее за время моего отсутствия, — рассмеялся гасконец.

— Да пускай хоть всё выпьет, дружище. Для чего мы отправились на Дарьен? Грести лопатой золото! Разве ты не слышал, что там местные детишки играют в шары слитками, которые принесли бы тысячи пиастров ловкому жулику?

— Кто тебе сказал такое?

— Да ведь все об этом знают, — ответил Мендоса.

— Стало быть, вся домашняя утварь у них из золота?

— Конечно, дружище. Они варят жаб, змей, картошку и рыб в золотых горшках.

— Это страна изобилия, что ли?

— Об этом прекрасно знает маркиз Монтелимар. Иначе он не ждал бы столько лет, чтобы осуществить свою мечту.

— Красный корсар очень разумно поступил, женившись на единственной дочке великого касика Дарьена. Слово гасконца, и я бы на ней женился вместо Панчиты.

— Не знаю только, была ли там любовь, хотя говорят, что эта девушка считалась самой красивой индианкой в Центральной Америке, — продолжал Мендоса.

— Может быть, его заставили?

— Дорогой мой, в те времена на Дарьене привыкли насаживать на вертел пленников, которых подарил океан. Разве Пьер лʼОлонэ, один из самых знаменитых флибустьеров среди когда-либо живших, не был съеден, после того как его сварили в массивном золотом котле? То же самое произошло бы и с Красным корсаром, если бы дочь великого касика не нашла его красивым.

— Может, нам повезет и мы найдем котел, в котором сварили Голландца?[71] Это была бы по-настоящему чудесная памятная вещь, — сказал дон Баррехо.

— Возможно, — усмехнулся баск. — И что бы ты с ней сделал?

— Tonnerre!.. Да ты совсем ничего не понимаешь в делах, дорогой. Я выставил бы этот котел в своей таверне или в будущей гостинице ради привлечения гостей. Слушай, как бы это звучало: «Гостиница золотого котла, в котором сварили Педро Голландца».

— Такая длинная вывеска заняла бы весь фасад твоего дома.

— Если бы понадобилось, я бы и второй дом прикупил, дорогой мой. Для золотого-то котла! Это ведь действительно золотое дело, не так ли?

— В этом у меня нет никаких сомнений, но мне кажется, дружище, что ты слишком широко шагаешь.

— Что ты хочешь сказать?

— Что Дарьен очень далеко, и, прежде чем добраться туда, нам придется выдержать ожесточенную борьбу с испанцами, которых маркиз де Монтелимар поставит на нашем пути.

— Гасконцы умирают седобородыми, а в моей бороде едва проседь появилась. Панчита всегда говорила мне, что моя щетина удивительно стойко сопротивляется американскому климату.