И проснуться не затемно, а на рассвете - Джошуа Феррис

– Кто такая Кари Гутрих?

– Специалист Талсмана по информационному праву. Она говорит, если я поддамся, все станет еще хуже. Поэтому я не поддаюсь.

– Хочешь сказать, ты позволишь этому человеку писать что угодно от твоего имени и даже не будешь следить за тем, что он пишет?

– Эта адвокатша меня здорово напугала. Я не хочу подливать масло в огонь.

– Ты и не подольешь, если будешь молча читать.

– Не знаю. Я понятия не имею, как устроен Интернет.

– В смысле? Да ты круглыми сутками пялишься в телефон!

– Это ты! Не я! Это ты пялишься в него круглыми сутками!

Она попятилась – верней, всего лишь дернула каким-то шейным мускулом, но мне показалось, что она попятилась.

– Хорошо-хорошо. Успокойся.

– Да мы даже поужинать нормально не могли из-за этого твоего телефона! Ты полвечера в нем проводила!

– Ага. Знаю. Мы уже произвели опись всех моих недостатков. Я слишком часто залезаю в телефон. Может, закроем тему?

Она посмотрела на айпад, который держала в руке. Я увидел, что у нее открыт Твиттер – не потому, что сам пользовался Твиттером, а потому что иногда заходил туда почитать меткие и емкие комментарии юзера boggswader и еще Оуэна из «Бруклинских статистических откровений».

– Давай я зачитаю несколько твоих твитов, – сказала Конни и начала читать: – «Из всех проявлений тщеславия, коим подвержен человек, самое тщеславное – богослужение». Как тебе?

– Это я сказал?

– Ага, «ты». Еще «ты» сказал вот что: «В Америке на каждом углу трезвонят о свободе религии, но стоит человеку поверить в ничто, как это становится наказуемым преступлением».

– Неужели здесь меньше ста сорока знаков?

– Ты уловил суть?

– Какую суть?

– Этот человек, который притворяется тобой в Твиттере… Он очень похож на тебя.

– Думаешь, это я? Думаешь, я пишу всю эту чушь?

– Да я просто сказала.

– Ага, знаю я эти «просто сказала». Конни, это не я. Я даже читать это не хочу.

– Ты целый день торчишь в телефоне.

– Так уж вышло, что вчера мы проиграли команде Канзас-сити. Нам, фанатам, очень важно устраивать разборы полетов, мы без этого не можем, ясно? Дай сюда.

Она отдала мне айпад. Я прочитал:

Мир бичует нас своим презрением, сгоняет нас на окраины, еще немного – и мы вымрем.

– Это, по-твоему, тоже я написал? – спросил я. Конни не ответила.

Если же тебе необходимо мыться, делай это не чаще двух раз в неделю и никогда не погружайся в воду целиком.

– И это тоже я?

– Ну… – Она умолкла.

– Ненавижу, когда люди погружаются в воду целиком.

– Да, это не очень на тебя похоже.

– Потому что это не я, Конни! – Я отдал ей айпад.

Впрочем, я не имел права ее винить. Все-таки эти твиты были написаны от моего имени.

Единственный Плотц, воспользовавшийся моим предложением о бесплатном лечении в клинике, был Джефф, то ли троюродный, то ли четвероюродный брат Конни. Верней, так я подумал, когда предложил ему бесплатно полечиться. Позже выяснилось, что он был просто соседом, да и то – сто лет назад. Однако он сохранил близкие отношения с Плотцами… или его родные сохранили. Стюарт Плотц и отец Джеффа, Чэд, были соучредителями одной фирмы (торговали канцтоварами или производили бумагу, что-то в этом духе).

Джефф когда-то был наркоманом, а теперь проводил встречи для желающих избавиться от зависимости в неком государственном учреждении. Словом, вы можете себе представить, в каком состоянии были его зубы и десны. Конечно, я за годы работы видал и похуже… но ненамного. Лечить пациентов с химической зависимостью в прошлом – не увеселительная прогулка, прямо скажем. Их нельзя накачать закисью азота, а потом отправить домой с месячным запасом медикаментов. Мы с Джеффом решили ограничиться неопиоидными анальгетиками, и следующие полтора часа он морщил лоб, жмурился и извивался в кресле, как оживающий зомби. Чтобы немного его успокоить, я все это время трепал языком. Рассказал ему, кто я такой – в смысле, кто я на самом деле, ведь ему как родственнику Конни это должно было быть интересно. (Родственником он не был.) Еще ни один из Плотцев не слышал от меня такой речи, никто не знал, какой я на самом деле, когда нахожусь вдали от их удивительного семейства, потому что они всегда были заняты собой – громогласными, волевыми и никого не подпускающими слишком близко Плотцами. Да, их вежливость и радушие не знали границ, но в общем и целом им было плевать на новеньких. Будь я частью такой семьи, у меня тоже не оставалось бы времени и сил на новеньких – что мог дать этот новенький, чего не дали бы десять других родственников, всегда готовых поддерживать, критиковать, упрекать и любить, причем одновременно?

И вот в моем кресле очутился Джефф, мой слушатель поневоле. Подумаешь, он истекал кровью и смотрел на меня вытаращенными от ужаса и боли глазами! Я все равно рассказал ему о себе. Во-первых, я – фанат «Ред Сокс». Это самое главное. Я признался, что мои отношения с бейсболом не так уж просты. Самый счастливый день в моей жизни случился в октябре 2004-го, когда Мюллер ударом по центру перевел игру в дополнительное время, а Ортис совершил ошеломительный хоумран в конце двенадцатого иннинга, преградив «Янкиз» дорогу к титулу победителя Американской Лиги и положив начало самому впечатляющему камбэку в истории спорта, завершившемуся победой над «Кардиналз» в Мировой серии. Это событие стоило всех предыдущих лет страданий. Оно повергло меня в неожиданную эйфорию – и обернулось чудовищной катастрофой. Где-то посреди 2005-го, рассказал я Джеффу, я потихоньку поверил в свершившееся чудо – победу «Ред Сокс», – и меня одолела странная тревога. Я оказался не готов к переменам, сопутствовавшим победе, – например, к бешеному притоку новых фанатов, не закаленных восьмидесятишестилетней полосой неудач. Эти пришлые – позеры и проходимцы, думал я. Из-за них мы рискуем забыть о долгих бесплодных годах и утратить инстинкт самосохранения, который был нашей определяющей чертой перед лицом унижения и проигрышей. Мы станем принимать победу как должное. А мне вовсе не хотелось, чтобы моя любимая команда начала переманивать игроков из других команд и прибирать к рукам власть на манер наших заклятых врагов. Словом, это очень тяжело, сказал я Джеффу: тяжело испытывать двойственные, даже отрицательные чувства к команде, которая долгие годы пользовалась моим безоговорочным обожанием. Мы были неудачники, мы привыкли скорбеть и сокрушаться, мы никогда не знали радости победы – разве мог я в одночасье поменять сложившееся мировоззрение? Я как будто очутился в раю. Похожее странное чувство, наверное, посетило Адама после появления Евы: о чем же теперь мечтать? Чего желать? Больше всего на свете я хотел, чтобы «Ред Сокс» победили в Мировой серии, сказал я Джеффу, десны которого напоминали вставные челюсти портовой шлюхи, и вот они победили: уничтожили «Янкиз» и сокрушили «Кардиналз», а мне тут же захотелось, чтобы все вернулось на круги своя, чтобы я снова знал, кто я такой и чего хочу.