Стыдные подвиги - Андрей Рубанов

— Это лишнее, друг! Это лишнее!

Переговорщик помрачнел, подсел, угостился рюмкой и стал рассказывать, как тяжело живется парализованному парню и как сильно тот переживает свое несчастье, но токарь возразил, что в любом несчастье мужик должен оставаться мужиком и на чужих баб не смотреть. Я кивнул, налил всем троим, и инцидент, если его вообще можно так назвать, был исчерпан. Больше к нам никто не подходил. Я медленно пьянел, смотрел на красные лица, на шевеление ртов, на разнообразные, обширные и скромные, рыхлые и упругие женские зады и думал, какого черта мне так хорошо?

Тридцатитрехлетний никто, сбежавший от жены и сына. Мелкий малоталантливый торгаш, когда-то мечтавший сколотить миллиарды и потратить их на избавление человечества от голода и болезней, а теперь умеющий радоваться новым стелькам в ботинках. Спортсмен, забросивший спорт. Сочинитель, не сочинивший и десятка страниц. Почему не сижу сейчас один, в своей конуре, тыча окурком в переполненную пепельницу? Хули отдыхаю, расслабленный и нетрезвый, наблюдая, как танцует подруга моя, полуголая и счастливая?

Смотрел, как движутся ее обнаженные плечи, и понимал: это все устроила именно она. Выдернула из иллюзий и рефлексий, дала понять: незачем бегать за счастьем, оно всегда прямо перед тобой. Не беги, — просто протяни руку и возьми. Не взял в Москве — возьмешь в Коломне, какая разница.

Уже в четвертом часу ночи дошли до номера: точнее, шел только я, а она свисала с моего плеча. Сапоги надеть не смогла, я нес их в руке. В коридоре немного протрезвела, пнула дверь ногой, скинула туфли — правая полетела на подоконник, левая на телевизор. Протянуть руку и взять, повторил я, наблюдая, как она опять танцует, закрыв глаза, в такт музыке, раздающейся в ее голове, босая, горячая, пахнущая кабаком. Но я не был нужен ей сейчас.

Пошел в ванную умыть лицо, вернулся — она уже спала. Будить не стал, пожалел.

Утренний пикник вышел скомканным. Автобус доставил нашу компанию в числе других к опушке леса, — здесь пылал костер, и ансамбль народной песни увеселял похмельную публику гармошкой. Из сотни собравшихся самым довольным выглядел водитель снегохода. Все завидовали его мощному кожаному тулупу с меховым воротником. Я сказал токарю, что в жизни не видел такой счастливой, багровой, обветренной рожи. Посадив пассажирку — а катались, разумеется, только женщины, — водитель рекомендовал прижаться как можно плотнее и коварно давал полный газ. Машина ревела, пассажирка визжала, голубой снег взлетал в небо. Возле костра наливали; мы с токарем взяли по полному пластиковому стаканчику.

Сигареты кончились, хотелось домой.

К счастью, в какой-то момент водитель автобуса включил отопление и открыл двери, — я первый побежал греться, радуясь и досадуя: почему раньше не сообразил, почему не дал шоферюге денег, чтоб тот временно забыл про экономию топлива?

Все мы такие, московские коммерсанты. Сытые и выспавшиеся, готовы любого стимулировать купюрой, а привези нас в зимнее поле, похмельных и уставших, — сразу обо всем забываем, превращаемся в обычных недотеп.

Там, в салоне, в мерном хрипе двигателя, в запахах пластика, резины и кожзаменителя, водка ударила в голову, и я уснул.

Наташа разбудила меня уже возле дома. Оказывается, в условия «тура» входил трансфер до места проживания клиента. Полусонный, я доковылял до двери, в прихожей сорвал провонявшие табаком свитера, потом сказал, что уступаю даме право первой залезть в теплую ванну, переполз на кровать и завернулся в одеяла.

Меж плохо пригнанных створок форточки свистела новогодняя метель.

Хорошо, подумал я. Слишком хорошо. Мне повезло. Она у меня молодец. Устроила целое приключение. Наверное, я буду счастлив с ней. Красивая, здоровая, сообразительная, практичная, воспитанная. Неизбалованная. Баловать не буду, — на следующий год поедем не в Коломну, а, например, в Суздаль. Будет настаивать — куплю телевизор, бог с ним. Живут же люди с телевизором — и я проживу.

Протянуть руку и взять — вот главное в искусстве поиска счастья. Первое января — не лучший ли это день для того, чтобы уловить эту быструю птицу? Гудит, вертит белый снег за окном, чистые простыни пахнут цветами, за стеклом шкафа — корешки любимых книг, шумит вода в ванной — там женщина моет волосы, как вымоет — придет, рядом ляжет.

Через два месяца, в конце февраля, вернулся в Москву, к жене и сыну.

Из Грозного выехали в начале вечера. Двинулись на юг, в сторону предгорий, по дурной разбитой дороге.

Я сидел во второй машине, и через четверть часа на зубах заскрипела пыль, поднимаемая колесами первого из трех джипов колонны. Проносились по сторонам бледные чахлые кустарники. Раньше тут, вдоль обочин, росли и деревья, специально высаженные еще в старые времена, до развала Советского Союза, — теперь их вырубили, чтоб нельзя было устроить засаду.

Обсаживать дороги деревьями — старое правило агрономии, но агрономия — наука мирная, а у войны свои законы и принципы.

Так я вяло философствовал, периодически сплевывая в окно серую слюну и оглядываясь, когда проезжали мимо кладбищ, утыканных длинными, в пять-шесть метров, вертикально торчащими пиками. Каждая пика, воткнутая в могильный холм, означала, что покойник не умер своей смертью, а погиб на поле боя.

Головная машина шла резво — с утра до обеда ее чинили, и теперь, судя по всему, водитель наслаждался тем, что отремонтированный мотор тянет как новый.

Утром я подходил к ним, смотрел на пахнущие бензином и маслом детали, разложенные прямо на асфальте; спрашивал, не нужна ли помощь. Хозяин машины, Сулейман, тут же состроил очень кавказскую гримасу, означавшую, что я развеселил его, но и немного оскорбил.

— Отдыхай, — посоветовал он и сделал движение ладонями, как бы подбросил невидимый мяч. — Кайфуй. Кури. Тут дел на полчаса. Потом поедем. В такое место поедем — отвечаю, ты в таком месте никогда не был! На всю жизнь запомнишь, а в Москву вернешься — всем будешь рассказывать.

Мы понравились друг другу с первой секунды, еще до рукопожатия. Одного роста, одной комплекции — меж мужчинами это важно. Впрочем, он — сорокалетний — был старше меня на целую жизнь. Прокопченный солнцем, злой, осанистый, окруженный отрядом приятелей, облаченных в свежий «натовский» камуфляж, — местный, деревенский бандит, выживший во всех трех войнах. Личный друг мэра Грозного. В начале последней, зимней кампании 2000 года сразу понял, откуда дует ветер; сражался уже на стороне федералов.

Костлявый, лохматый, он мало походил на обычного «полевого командира». Хоть и был полон злодейского шарма, но знал меру. Не носил ни зеленого кепи, ни черного берета, не вел дискуссий про адат и шариат, не намекал на связи с саудовскими и сирийскими диаспорами. Интересы его лежали в области сельскохозяйственной техники и стройматериалов. Поговаривали, что он владеет несколькими кирпичными заводами.

Огромный двигатель японского внедорожника был разобран на составные части. В Москве такой ремонт затянулся бы на неделю и обошелся в многие сотни долларов. Здесь три чечена, раздевшись до пояса и отложив автоматы, управились за полдня, причем Сулейман, как старший, в основном руководил и советовал; сам же, войдя в азарт ремонта, попутно с автомобильным двигателем отремонтировал еще и собственный подствольный гранатомет. Детали, правда, раскладывал не на асфальте, а на расстеленной газете.