Странник играет под сурдинку - Кнут Гамсун

Заметив ее неудовольствие, я тотчас выпрямился, но было уже поздно. Нет, нет, она была той же при ветливой, просто стала обидчивой и подозрительной из– за всех своих горестей и усмотрела непочтение в обыч ной неловкости.

– Ну хорошо, – сказала она, – надеюсь, тебе живет ся в Эвребё не хуже, чем тогда.

Она кивнула мне и ушла.

Прошло несколько дней. Капитан не возвращался, зато он прислал жене ласковую открытку, где писал, что надеется быть дома через неделю и одновременно высылает трубы, краны и цемент для водопровода.

– Вот смотри, – сказала фру, подходя ко мне с от крыткой. – Капитан выслал все на твое имя и просит тебя съездить на станцию.

Мы читали открытку вдвоем, посреди двора, дело было в полдень. Не знаю, как бы это получше объяснить, я стоял рядом с ней, наши головы сблизились, и это отрадное ощущение пронизывало меня с головы до ног. Дочитав открытку, она подняла глаза. Нет, теперь это не была игра, но она не могла не заметить, как изменилось выражение моего лица. Неужели и она тоже почувствовала мою близость? Тяжелый взгляд устремил ся на меня, два глаза, до краев налитые нежностью. В, них не было ни грана расчетливости, жизнь, кото рую она вынашивала под сердцем, придала ее взгляду почти нездоровую глубину. Она задышала учащенно, ли цо ее залилось темной краской, она повернулась и мед ленно пошла прочь.

А я так и остался с открыткой в руке. Она ли мне отдала ее, сам ли я ее взял?

– Ваша открытка, – крикнул я, – вот, пожалуйста!

Она, не оглядываясь, протянула руку, взяла открытку и пошла дальше.

Это происшествие занимало меня много дней подряд. Не следовало ли мне пойти за ней, когда она ушла? Надо было рискнуть, надо было попытаться, ведь ее дверь так недалеко. Нездоровье? А зачем тогда она пришла ко мне с открыткой? Могла распорядиться че рез кого-нибудь на словах. Я вспомнил, как шесть лет назад мы стояли точно в таких же позах и читали те леграмму капитана. Может быть, она решила повторить эту сцену, может быть, это благотворно на нее влияет?

Встретив её после описанных событий, я не заметил в ней ни тени смущения, она была благосклонна и хо лодна. Значит, надо выкинуть все из головы. И то ска зать, чего я хочу от нее? Ничего не хочу.

Сегодня к ней приехали гости, дама какая-то с до черью, соседки. Должно быть, они прослышали, что ка питан уехал, и явились, чтобы немножко поразвлечь фру, а может, из простого любопытства. Встретили их хорошо, фру Фалькенберг была любезна, как прежде, и даже играла для них на рояле. Когда они собрались домой, фру пошла их провожать до проселка и об стоятельно с ними толковала про домашнее хозяйство и забой скота, хотя голова у нее была, надо думать, за нята совсем другим. Она казалась такой оживленной, такой веселой. «Приезжайте снова, по крайней мере, Софи». – «Спасибо, приедем». – «А вы разве никогда не заглянете к нам в Недребё?» – «Кто, я? Не будь так поздно, я и сейчас бы с вами поехала». – «Ну, завтра тоже будет день». – «Вот завтра я, пожалуй, и приеду. Это ты? – обратилась фру к Рагнхильд, которая вышла за ней с шалью. – Ты меня смешишь, откуда ты взяла, что мне холодно?»

У всех дворовых как-то отлегло от сердца, и мрач ные мысли больше не тревожили нас. Мы с Гринхусе ном сооружали объемистый отстойник, а Ларс Фалькен берг все дальше и дальше вел канаву. Раз капитан за держивается, я решил поднажать, чтобы сделать большую часть работы до его возвращения. Вот будет здо рово, если мы вообще все кончим! Его наверняка пора дует такой сюрприз, потому что, ну да, потому что они опять поссорились накануне его отъезда. Что-то снова напомнило капитану о его беде, может, ему попалась на глаза несожженная книга в комнате фру. Капитан кончил словами: «Я сведу весь лес, чтобы выплатить долги. И могу продать урожай за большие деньги. А уж тогда пусть бог меня простит – как я ему про щаю. Покойной ночи, Ловиса».

Когда мы уложили последний камень и скрепили все цементом, мы – Гринхусен и я – пришли на помощь Ларсу Фалькенбергу и начали копать, каждый на своем участке. Работа спорилась, порой приходилось взрывать камень, порой убирать с дороги деревья, но вскоре от запруды ко двору протянулась ровная черная линия. Тогда мы вернулись к началу канавы и начали докапываться до нужной глубины. В конце концов канаву роют не для красоты, а для того, чтобы уложить в нее трубы и засыпать тотчас землей, а главное, уложить их ниже уровня мерзлоты и успеть до морозов. По ночам землю уже слегка прихватывало. Даже Нильс бросил все свои дела и пришел к нам на помощь.

Копал ли я, возводил ли запруду – это давало занятие только моим рукам, а ничем не занятый мозг осаждали всевозможные мысли. Всякий раз, когда я вспоминал, как мы вместе читали открытку капитана, у меня внутри все начинало петь. До каких пор, собственно, я буду об этом вспоминать? Хватит. Я ведь не пошел тогда за ней.

Я стоял вот тут, а она – вот тут. Я чувствовал ее дыхание, запах плоти. Она пришла из тьмы, нет, нет, она не с нашей планеты. Ты помнишь, какие у нее глаза?

И всякий раз внутри у меня все переворачивалось и душило меня. Нескончаемая череда имен проходила передо мной, звучащие то нежно, то нелепо имена тех мест, откуда она могла явиться к нам: Уганда, Тананариве, Гонолулу, Венесуэла, Атакама. Что это, стихи или краски? Я и сам не знал.

Фру просит заложить экипаж, она собирается на станцию.

Она никуда не спешит, она велит кухарке приго товить ей на дорогу корзину с провизией, а когда Нильс спрашивает ее, какой экипаж она предпочи тает – коляску или ландо, фру, немного подумав, велит запрячь ландо парой.

Она уезжает. Правит сам Нильс. Вечером они воз вращаются. Они вернулись с полдороги.

Неужели фру что-нибудь забыла? Она требует пе ременить корзину с провизией и переменить лошадей, они сейчас же уедут обратно. Нильс пытается отгово рить ее, дело к ночи, уже стемнело, но фру не хочет слушать никаких резонов. Дожидаясь, пока выполнят ее приказания, фру сидит у себя в дорожном платье, она ничего не позабыла и ничего не делает, она просто сидит и смотрит в одну точку. Рагнхильд подходит и спрашивает, не нужна ли она фру. Нет, спасибо. Фру сидит сгорбившись, словно какое-то горе гнет ее к земле.

Лошадей перепрягли, фру вышла.

Увидев, что Нильс и во второй раз собирается ее везти, фру его пожалела и сказала, что теперь с ней поедет Гринхусен. В ожидании Гринхусена она присела на ступени.

Потом они уехали. Вечер был приятный, и лошадям не жарко.

– Она так изменилась, – говорит Нильс. – Я ничего не могу понять. Я сидел, правил, вдруг она постучала мне в окошко и велела поворачивать. А мы уже с пол пути проехали. Но она только и приказала поворачивать и не сказала ни слова о том, что намерена тотчас ехать обратно.

– Может, она что-то забыла?

– Ничего она не забыла, – говорит Рагнхильд. – Она поднялась к себе, я думала, она решила сжечь эти фотографии, ничуть не бывало: как стояли, так и стоят. Нет, ничего она дома не делала.