Королева эпатажа - Елена Арсеньева

После этого в госте вполне официально признали нового царского любимца, и всяк норовил заискивать перед ним. От визитеров и просителей ему некуда было деться — даже и великие князья смотрели на него особенно ласково. А вообще веселого в Михайловском дворце он находил мало. Даже застолье здесь было унылым, поспешным, так как у императора все было расписано по часам. Как только он вставал, все тоже вскакивали на ноги. Ужин начинался в половине девятого и заканчивался ровно в девять. Разговаривали за ужином мало: блюда следовали одно за другим так быстро, что не то что болтать — поесть толком было невозможно! Во время одного из таких ужинов и произошел случай, имевший большое значение не только для маленького принца, но также и для всей страны, потому что именно это происшествие, возможно, стало толчком к тому, что приключилось 11 марта.

Евгений только что приступил тогда к мороженому, как прислуга подала ему знак, что император готовится вставать изза стола. К несчастью, шпоры принца запутались в скатерти и высвободить их он никак не мог. И когда стоявший позади паж выхватил изпод него стул, чтобы помочь встать, принц вместо этого шлепнулся на пол!

Все захохотали, потому что засмеялся император. Но вдруг лицо его стало серьезным, даже суровым. Спросив Евгения с участием, не ушибся ли он, государь торопливо вышел, приказав Дибичу следовать за ним.

Когда генерал воротился, он был на себя не похож. Едва дождавшись, когда принц воротится в свои покои, он рухнул перед ним на колени и начал целовать ему руки.

Евгений даже счел, что воспитатель его выпил лишнего. Право же, он шатался, как пьяный, и слова его были невнятны. Наконец принцу удалось разобрать:

— Возлюбленный, добрейший господин! Что я слышал? Возможно ли это? Вас ожидает великокняжеский титул, штагальтерство, вицекоролевство!

Евгений уставился на генерала непонимающе, и тот наконецто открыл ему замысел Павла:

– Он хочет вас усыновить!

Вскоре по дворцу поползли слухи, что Дибич не ошибался. Павел решил женить юного принца на великой княжне Екатерине, усыновить и назначить своим наследником. Государыню и остальных детей он намеревался заточить в монастырь. Более того! Княгиня Гагарина и Кутайсов сами слышали, как Павел ворчал: «Еще немного, и я принужден буду отрубить некогда дорогие мне головы!»

Слухи об этом мгновенно выметнулись из дворца и стали известны в городе. Что характерно, они были всеми встречены с полным доверием. В глазах света Павел был способен на все, абсолютно на все для удовлетворения своих страстей и причуд. Заточить в крепость сыновей и назначить наследником толстенького немчика? Нет ничего невероятного. Сослать в монастырь или вовсе убить жену, чтобы жениться даже не на фаворитке своей, княгине Гагариной, а на французской певице мадам Шевалье? Более чем возможно! Павла откровенно считали сумасшедшим. Он сеял вокруг себя страх, смятение и некое общее предчувствие пугающих, но желанных событий. Всюду звучало одно: «Это не может дольше продолжаться!» Сам Константин Павлович както сказал горько: «Мой отец объявил войну здравому смыслу с твердым намерением никогда не заключать мир!»

Слух о том, что у нее есть возможность сделаться супругой наследного принца, привел Катрин в состояние полного потрясения. Мальчишка был ей ровесником — тринадцать лет — и до крайности уродлив. Что ж, после мечтаний о прекрасном, богоподобном Александре она получит в мужья этакое страшилище? Однако же трон — о, это многое искупало! И, между прочим, кто ей мешает, воссев на трон, извести мужа своего и посадить на его место рядом с собой когонибудь другого — любимого брата, например? Можно не сомневаться: если бы императорский венец достался Друзилле, она непременно разделила бы его с Калигулой, с любимым братом!

Или не разделила бы? В конце концов, очень может быть, что Катрин найдет себе когонибудь другого… И вообще, бабушка была мудрейшая из женщин, что царствовала одна. Ведь всякий мужчина норовит подчинить себе женщину, а Катрин никому не хотела подчиняться. Даже Александру, ибо она чувствовала в нем некую слабость, которая не внушала ей уважения. В ее понимании мужчина непременно должен быть герой, ну а Александр героем не был. Например, он был плохой наездник и страшно боялся перескочить на коне через препятствие или ров. А Катрин, как говорили, родилась амазонкой…

Словом, она несколько растерялась, но на всякий случай принялась сторониться брата и оказывать подчеркнутое внимание Евгению Вюртембергскому. И с изумлением обнаружила, что на него ее чары не действуют. Он ее сторонился, дичился и вообще всячески давал понять, что она ему не нравится.

Ничего, повзрослому рассуждала Катрин, стерпится — слюбится…

Она всецело была погружена в мечты о своем будущем, и поэтому случившееся грянуло, словно гром с ясного неба.

11 марта она проснулась в другой стране. У прежней был император Павел Петрович I. У новой оказался император Александр I Павлович. Раньше Катрин была сестрой великого князя, теперь она стала сестрой императора. А ненавистная Елизавета сделалась императрицей!

В первую минуту Катрин была поражена именно этим пренеприятнейшим открытием. И только немного погодя до нее дошло, что брат взошел на престол в результате государственного переворота, отца больше нет в живых, и ни Евгению Вюртембергскому, ни, стало быть, ей не оставлено ни одного шанса оказаться на престоле.

Боже мой, как она рыдала, как неистовствовала! Окружали ее одни идиоты: все решили, что великая княжна оплакивает отца.

Отец? Да ну, подумаешь! Неудачник! Единственным толковым замыслом его было назначить наследниками Евгения и Катрин. Но помешал Александр…

А может быть, он сделал это нарочно? Может быть, ему было невозможно перенести, что младшая сестричка станет императрицей? И ради этого он стал отцеубийцей…

Теперь она держалась с братом очень осторожно, вкрадчиво. Впрочем, он все равно никогда не смог бы заподозрить, что младшая сестричка, милая глупышка, ведет какуюто свою игру. Да и никто не мог бы! Так считала Катрин.

И тут она ошибалась. Ее коварство было ясно, как день, не только ее брату Константину, но и «белой мыши», новой императрице Елизавете. Причем ясно уже давно!

Когда Елизавета смотрела на своего деверя, она содрогалась. Это было истинное чудовище. Даже члены его семьи считали его таковым. Бедная сестра Анна, которая сбежала от этого ужасного существа и предпочла навеки похоронить себя в глуши, только бы никогда больше не находиться рядом с мужчиной — после Константина все они казались ей свирепыми животными.

В понимании Елизаветы великая княжна Екатерина Павловна была таким же свирепым, беспощадным животным, как и Константин, но она была хитра, как змея, умна и осторожна. Вся семья была очарована ею и плясала под ее дудку. Да и Александр во всем потворствовал ей.

Когдато, много лет тому назад, Елизавета очень ревновала его изза этой любви. Сначала она наблюдала, как Екатерина надувала губки и подольщалась к Александру, чтобы чтонибудь получить, а потом она неожиданно осознала, что великая княжна стала уже достаточно взрослой, красивой женщиной и что обращение с братом походит уже на флирт. Самое ужасное, что Александр этот флирт поддерживал — чем дальше, тем охотней. Елизавета равнодушно относилась к тому, что он дарит драгоценности Марии СвятополкЧервинской, теперь Нарышкиной. Но когда Катрин вынудила брата подарить ей жемчуг, который Елизавете оставила императрица Екатерина Алексеевна (просто выцыганила у него эти несчастные подвески, аграф и колье, холодно сообщив, что жемчуг никогда не шел его жене!), тут уж Елизавета всерьез забеспокоилась, ведь когданибудь эта расчетливая тварь может потребовать у брата голову ненавистной невестки…