Пусть умирают дураки - Марио Пьюзо

— Это в самый раз для нашего журнала, — сказал он. — Весь смысл в том, чтобы был подход с обеих сторон. Это понравится и болванам, и умникам. Отлично. — Он сделал паузу. — Вы совсем не похожи на своего брата Арти.

— Да, я знаю, — сказал я. — Вы тоже.

Лансер улыбнулся.

— В колледже мы были лучшими друзьями. Он самый порядочный парень, какого я только встречал. Знаете, когда он предложил мне поговорить с вами, я удивился. Он впервые попросил об одолжении.

— Он так поступает только ради меня, — объяснил я.

— Самый честный парень из всех, кого я знал, — сказал Лансер.

— Это его и погубит, — сказал я. Мы посмеялись.

Мы с Лансером знали, что мы-то оба выживем. Это означало, что мы не такие уж честняги, что мы до некоторой степени мошенники. Нашим оправданием были книги, которые мы должны были написать. Поэтому мы должны были выжить. У каждого было свое особое и весомое оправдание.

К моему (но не Лансера) удивлению я оказался чертовски искусным журнальным писателем. Я мог писать приключенческие и военные рассказы, рассказы про любовь с легким порно для ведущего журнала, легкие глупые кинообозрения и трезвые книжные обзоры. Или пойти по другому пути и написать восторженную рецензию, чтобы людям захотелось самим посмотреть или прочесть нечто столь хорошее. Я никогда не подписывался настоящим именем. Но я не стыдился, хотя знал, что это все шлак, и все-таки любил его. Я полюбил его потому, что за всю прежнюю жизнь не имел оснований гордиться никаким мастерством. Я был плохим солдатом, неудачливым игроком. У меня не было хобби, не было навыков работать руками. Я не умел чинить машину, не умел выращивать растения. Я плохо печатал на машинке и даже взятки на государственной службе брал не по первому классу. Конечно, я был художником, но тут нечем хвалиться. Это просто религия или хобби. А теперь я действительно стал мастером, стал искусным журналистом и полюбил эту профессию. Особенно после того, как впервые стал хорошо жить. Узаконенно.

Деньги за рассказы составляли в среднем четыреста долларов в месяц и вместе с моей работой в армейском резерве обеспечивали нам около двухсот баксов в неделю. И, словно работа вдохнула в меня новые силы, я обнаружил, что взялся за второй роман. Эдди Лансер тоже работал над новой книгой, и большую часть нашего рабочего времени мы говорили о своих романах, а не о журнальных статьях.

Наконец, мы так сошлись, что после шести месяцев внештатной работы он предложил мне вести в журнале колонку редактора. Но я не хотел терять две-три тысячи в месяц со взяток, которые все еще получал в армейском резерве. Взяточничество тянулось почти два года без каких-либо помех. Я теперь относился к нему так же, как Фрэнк и не думал, что когда-нибудь что-нибудь произойдет. К тому же, мне нравились возбуждение и интрига, связанные с воровством.

Моя жизнь пошла по счастливой колее. Писательская работа продвигалась успешно, и каждое воскресенье я брал Валли с детьми на прогулки на Лонг-Айленд, где строились семейные домики, и мы смотрели на образцы. Мы уже выбрали себе домик. Четыре спальни, две ванны и всего десятипроцентный аванс при цене двадцать шесть тысяч долларов с выплатой в течение двенадцати месяцев. Настало время попросить Эдди Лансера о небольшом одолжении.

— Я всегда любил Лас-Вегас, — сказал я Эдди. — Я хотел бы там побывать.

— Конечно, в любое время, — отвечал он. И распорядился насчет оплаты. Потом мы поговорили о цветных иллюстрациях к будущему очерку. Мы всегда обсуждали их вместе, так как обоих это веселило. Как обычно, Эдди предложил наконец блестящую идею. Ослепительная, минимально одетая девица в диком танце. Из ее пупка катятся игральные кости, складываясь в счастливые одиннадцать. На обложке будет написано: «Ловите удачу с девушками Лас-Вегаса».

Но прежде я должен был выполнить одно поручение. Это был лакомый кусочек: нужно было взять интервью у известнейшего американского писателя, Осано.

Эдди Лансер дал мне заказ для своего флагманского журнала «Эвридей Лайф». После этого я мог отправляться в Лас-Вегас.

Эдди Лансер считал Осано величайшим писателем Америки и испытывал слишком большой трепет, чтобы брать интервью самому. Я был единственным человеком в издательстве, относившимся к Осано спокойно, и не считал, что он так уж хорош. Я не доверял любому писателю-экстраверту. К тому же, Осано сто раз выступал по телевидению, был в жюри Каннского кинофестиваля, подвергался арестам за руководство маршами протеста. Ему было безразлично, против чего протестовали. И аннотировал все новые романы, написанные его друзьями.

Он шел по легкому пути. Его первый роман, опубликованный им в возрасте двадцати пяти лет, принес ему мировую известность. У него были богатые родители и диплом юриста из Иейльского университета. Он никогда не знал, что значит бороться за свое искусство. А главное, я посылал ему свой первый изданный роман, рассчитывая на рецензию, а он даже не уведомил о получении.

Когда я пошел брать у Осано интервью, его писательский арсенал сводился к заигрыванию с редакторами. Он все еще мог обеспечить книге шумный успех, критики еще громоздили ему восторженные отзывы. Но теперь он писал не беллетристику. Он не закончил ни одной художественной книги за последние десять лет.

Он работал над своим шедевром, длинным романом, который должен был стать величайшим после «Войны и мира». Все критики в этом соглашались. Осано тоже.

Одно издательство заплатило ему более ста тысяч аванса и десять лег спустя все еще оплакивало своп денежки и дожидалось книги. Тем временем он писал публицистические книги, которые некоторые критики объявляли лучшими, чем большинство его романов. Набрасывал их за пару месяцев и получал солидные гонорары. Но каждая новая книга продавалась хуже предыдущей. Он утомил своих читателей. Поэтому он наконец принял предложение стать главным редактором самого влиятельного воскресного книжного обозрения в стране.

Прежний редактор работал там двадцать лет. Парень с огромными заслугами. Все ученые степени, лучшие колледжи, интеллектуальная богатая семья. Класс. И всю жизнь жил не по правилам. Что сходило ему с рук, пока с возрастом он не сорвался с цепи. В одно прекрасное утро его застали с конторским мальчишкой за стопкой книг, воздвигнутых им до потолка, чтобы укрыть свой офис. Если бы конторский мальчишка был знаменитым англоязычным автором, возможно, ничего бы не случилось. И если бы книги, использованные для строительства стены, подверглись обозрению, было бы не так плохо. Но книги из стены никогда не дошли ни до читателей, ни до внештатных обозревателей. Поэтому он был уволен в отставку.

При Осано менеджмент был полностью удовлетворен. Осано всю дорогу действовал по правилам. Он любил женщин всех размеров и фигур, и любого возраста. Он трахался столь же увлеченно, как наркоман колется. В дни, когда Осано не получал удовлетворения, он приходил в неистовство. Но при этом он не был эксгибиционистом. Он всегда запирал дверь офиса. Иногда с молодой литературоведкой. Иногда с телкой из большого света, считавшей его величайшим из ныне живущих американских писателей. Или с гибнущей от голода романисткой, нуждавшейся в материалах для обозрения, чтобы воссоединить свои тело, душу и эго. Он бесстыдно пользовался положением редактора, мировой славой романиста и, что особенно ему помогало, претензиями на Нобелевскую премию по литературе. Он говорил, что именно Нобелевская прения позволяет ему заполучить действительно интеллектуальных дам. И в последние три года он организовал яростную компанию за нобелевку при помощи всех своих литературных друзей. Он мог показывать дамам статьи в солидных ежеквартальных изданиях, настойчиво требовавшие дать ему премию.