Блуждающая звезда - Жан-Мари Гюстав Леклезио

Минуты, секунды тянулись бесконечно, каждый удар сердца отделяло от следующего мучительное ожидание. Прошло, казалось, очень много времени, когда с палубы опять послышались шаги, и голос капитана прокричал: «Alza la vela! Alza la vela!»[10]Снова ветер надул паруса, заскрипел мачтами, засвистел в снастях. Корабль накренился и полетел вперед против волны.

Ничего прекраснее не помнила Эстер. В темном трюме люди снова заговорили, сначала шепотом, потом громче и громче, вскоре все одновременно уже кричали, смеялись, пели. Опять открылся люк, и Сильвио спустился, держа в руках штормовую лампу. «Проскочили», — сказал он. Ему ответили радостным гомоном и аплодисментами. Вскоре снова заработал двигатель, и его урчание показалось дивной музыкой. Только тогда люди легли на пол, подложив под головы уже собранные к прибытию узлы. Эстер уснула, не выпуская руки Элизабет, слушая мерный стук мотора под полом и не сводя глаз с мерцающей звездочки — огонька штормовой лампы.

Перед восходом солнца Эстер вышла на палубу. Матросы еще спали. Когда она открыла люк, от ветра сразу перехватило дыхание. Она так долго сидела в темном трюме, что на мгновение застыла, не в силах двинуться с места. Потом осторожно прошла на нос корабля и уселась там, прямо за надутым ветром треугольником кливера. Оттуда она и увидела, как встает над морем заря.

Сначала была лишь темная синь, покачивающиеся в вышине звезды, смутное сияние Галактики. Свет мало-помалу разлился над горизонтом впереди пятном, в котором померкли звезды. В считанные мгновения небо стало серым, проступило из темноты море с искрящимися гребнями волн, обозначился горизонт — то ли натянутой нитью, то ли изломом в мироздании. Корабль шел ровно, плавно покачиваясь на волнах, ветер надувал паруса, монотонно урчал двигатель. Как только рассвело, Эстер впилась глазами в тонкую линию горизонта — не моргнуть, не отвести взгляд. Прислонившись спиной к лееру, она чувствовала себя единым целым с форштевнем, это она рассекала волны, влекомая ветром своего желания, точно парящая птица, летела прямо к горизонту, чтобы первой увидеть линию берега, тонкую и невесомую, как облачко, но реальную, — и она всматривалась в море до боли в глазах.

Так она просидела несколько часов. Потом ее тронул за плечо Сильвио. «Мадемуазель, прошу вас». Она обернулась, посмотрела на него, не понимая. Солнце стояло уже высоко, море пылало. Сильвио помог ей дойти до полуюта. «Капитан не разрешает… Это опасно». Он сказал «опазно», но смеяться Эстер не могла. Лицо у нее застыло от ветра, от напряжения, глаза болели.

«Идемте, вам дадут кофе». Но когда они оказались возле черной дыры люка, Эстер попятилась. Не было сил спуститься в трюм, снова вдохнуть запах страха и ожидания. Если она спустится, никогда не появятся в море берега Эрец Исраэля. Она мотала головой, и слезы текли по ее щекам. Слезы от ветра, от солнечного света, но горло почему-то вдруг сдавило рыдание. Сильвио помялся, глядя на нее, а потом, обняв за плечи, усадил на палубу у трапа полуюта. Минуту спустя он вернулся с фаянсовой чашкой: «Caffè». Она обмакнула губы в обжигающую жидкость. Волосы прилипли к мокрым от слез щекам, рот никак не удавалось растянуть в улыбке. «Спасибо». Она хотела еще что-то сказать, спросить, но слова застряли в горле. Парень понял ее взгляд. Он указал на горизонт прямо по курсу: «Mezzodi»[11]. И вернулся к остальным матросам. Эстер слышала, как они посмеивались над ним.

Пассажиры один за другим выходили из трюма. Солнце стояло в зените, играло бликами на море, и женщины и дети, выбираясь на палубу, прикрывали глаза руками. Все были бледные, измученные, щурились от света, точно годы провели в трюме. Мужчины выглядели не лучше — обросшие, в измятой одежде. Они надели кто шляпы, кто кепки, чтобы защититься от солнца и ветра. Женщины кутались в шали, некоторые даже накинули теплые пальто. Старики облачились в лапсердаки. Постепенно все собрались на корме и молча смотрели на горизонт — на восток. Ребе Йоэль тоже был здесь, в своем неизменном черном костюме.

В рубке матросы включили радио, звучала, то нарастая, то удаляясь, музыка, и тот же странный хрипловатый голос, который слушала Эстер однажды ночью, в Мессинском проливе, голос Билли Холидэй, пел блюз.

Пришла и Элизабет. Жак Берже держал ее за руку. Лицо ее казалось очень бледным на фоне черных одежд. Эстер хотела подойти к ней, но толпа пассажиров перегородила палубу. Тогда она поднялась на трап полуюта, чтобы лучше видеть. Глаза Элизабет, как и у всех, были прикованы к горизонту. Солнце уже начало опускаться по другую сторону корабля. Ветер стих. И откуда ни возьмись впереди вдруг оказался берег. Никто ничего не сказал, словно боялись: а вдруг ошибка? Все смотрели на серую линию, возникшую из моря, точно дымок. Над ней зависли тяжелые облака.

А потом голоса мужчин и женщин зазвучали и слились в хор, повторяя одни и те же слова: «Эрец Исраэль! Эрец Исраэль!» Даже итальянские матросы замерли. Они тоже смотрели на берег.

Волны искрились на солнце. Паруса казались еще белее. Впервые появились и закружили вокруг корабля птицы. Их крики гулко звучали в морской тиши, над голосами людей и урчанием мотора, над пением Билли Холидэй. Все умолкли, чтобы послушать их. Эстер вспомнилась черная птица, что летела через горы, та птица, которую когда-то показал ей отец. Сегодня они тоже долетят еще до наступления ночи. И сядут на берег, свободные птицы.

К трапу полуюта шел ребе Йоэль. Он тщательно расчесал бороду и волосы, его черный костюм блестел на солнце, как рыцарские доспехи. Усталость и тревога были написаны на его лице, но от него исходила сила, а глаза сияли — такими же они были, когда он читал книгу Берешит в тюрьме, во Франции. Он шел сквозь толпу, здороваясь с каждым, словно вернулся после долгой разлуки. Несмотря на усталое лицо, он, высокий и худой, казался сейчас юношей.

Остановившись у трапа, он открыл книгу. Люди повернулись к нему и больше не глядели на берег, все отчетливее проступавший впереди. Капитан Фрулло тоже вышел на палубу, матросы выключили радио. И в тишине взмыл над морем голос Йоэля. Он медленно читал слова на странном и нежном языке, на том языке, на котором говорили Адам и Ева в раю, на котором говорил Моисей в Синайской пустыне. Эстер не понимала, но слова проникали в нее, как уже бывало прежде, сливались с ее дыханием. Слова сияли над синим-синим морем, озаряли корабль снизу доверху, даже там, где он был грязен и потрепан долгим путем, даже пятна на палубе и дыры в парусах.

И каждое лицо озаряли они. Женщины в черном, молодые девушки в цветастых косынках, мужчины, малые дети — все слушали. После каждого слова книги Йоэль делал паузу, и слышались скрежет винта и стук мотора. Слова книги были прекрасны, как море, они несли корабль вперед, к туманной линии, к берегам Эрец Исраэля.

Сидя на ступеньках трапа, Эстер слушала голос ребе и смотрела на приближающийся берег. Она знала, что эти слова останутся навсегда. Это были те же слова, которые ребе Йоэль толковал в тюрьме, слова о добре и зле, о свете и справедливости, о приходе человека в мир. А сегодня — это оно и было, начало. Море казалось новым. Над волнами встала земля, солнечный свет воссиял впервые, и птицы летели в небе над кораблем, указывая путь к берегу, где они родились.