Соправитель - Денис Старый

манифест от имени своей тетушки, которая прикована к постели и потеряла рассудок.

Иоанна была готова смириться, выйти замуж за кого укажут, благо, сейчас ее отец поднялся в табели о рангах очень высоко и уже генерал-майор, перешагнув в своем повышении сразу следующий чин. Но она… не праздна! И это ребенок Петра Федоровича. Отец Иоанны уже знает о беременности, но пока не говорит никому, что естественно. Даже не рассказал Петру, а это чревато последствиями. Иван Шевич небезосновательно боится за дочь. Как поведет себя наследник-соправитель после такой новости? Может Иоанну и в монастырь запереть, потребовав избавится от ребенка. Есть медикусы, которые помогут убить дитя в чреве. Это не только убийство Богом данного ребенка, но и очень опасная для Иоанны операция.

Золотая клетка — вот где живет сейчас ранее жизнерадостная Иоанна. У нее нет ни в чем нужды, кроме как в общении, любви и свободе действий. Все поставляют в дом, расторопные слуги обхаживают женщину настолько, что ей можно просто лежать днями и ничего не делать: все принесут, подадут, книгу почитают.

Иногда Иоанна думает, что лучше бы она тогда, в степи, погибла, не видела бы убитых братьев и мать, не наблюдала бы непроходящую горечь в глазах отца, не испытала бы такую беспомощность и тоску.

— Бежать! — вдруг безрассудная мысль пронзила голову женщины. — К нему! И пусть казнит, милует, но рядом, видеть его, не чувствовать себя отверженной!

Как именно убежать от надзора трех гайдамаков отца? Иоанна уже давно все продумала. Есть и конь, и серебро. Да, путешествие даже от Москвы до Петербурга может быть опасным. Это показали и события чуть более месячной давности, но дочь генерал-майора Шевича ничто не страшило, ей больше было противно забвение и одиночество, когда тот, кого она любит, живет и борется в столице.

*………*………*

Петербург

18 июля 1751 года.

— Господа! Мы сегодня в первый раз встречаемся таким составом на Государственном Совете. Рассчитываю на вашу мудрость и рассудительность, — сказал я, начиная работу Совета.

— Сегодня нужно обсудить три вопроса, — начал говорить секретарь Государственного Совета Никита Юрьевич Трубецкой. — Первый — итоги расследования беспорядков в Петербурге, о чем доложит господин Степан Иванович Шешковский. Еще один вопрос — это обращение Теймураза, названного царем Кахетии, как и многочисленные обращения генерал-майора Георгия Багратиони, что также претендует на престол Кахетии. Третий вопрос — подсчет доходов и расходов Российской империи.

— А еще, господа, я хотел бы услышать Ваши предложения по моей коронации, — встрял я в повестку Совета.

Вопрос был провокационным, своего рода проверка на лояльность.

— Ваше Высочество! При живой императрице? — деланно возмутился канцлер.

Бестужев уже больше месяца, с момента проведенной Шешковским операции, все прощупывает меня на прочность: то провоцирует, то не соглашается по мелочным вопросам, пытается продвигать свою повестку во всем.

Было такое, что во время вынужденных встреч с послами разных стран первыми ко мне подвел англичан, хотя было сказано начинать с прусского посла. Были уже импульсивные мысли обвинить в чем-нибудь старика да сослать куда подальше. Но он действительно закрывал много дыр в нелегком деле внешней политики и решал вопросы, не доводя до меня мелочи. Вся текучка с иностранцами была за ним, споры дворян, он так же разбирал, ставя меня в известность о сути проблем. Нелегко было выслушивать столько подробностей разных тяжб, обвинений и челобитных, тем более вникнуть в суть и решить их. Не хватает России налаженной судебной системы и выстроенного законодательства.

— А кто я, господа? Почему до сих пор не произошло освидетельствование о способностях императрицы править? Медикусы засвидетельствуют в бумаге, Сенат утвердит. В чем сложности? — задал я вопрос, который все никак не решался.

— Ваше Высочество! Подобные действия зело подходят мещанам, купцам, редко дворянам, но императрице? Особливо, когда матушка порою приходит в разум? — высказался Разумовский.

Алексей Григорьевич любые действия, направленные в сторону Елизаветы, принимал в штыки и был столь категоричен, получая поддержку и у Ивана Шувалова, и у канцлера, не говоря уже о своем брате, что готов был и на плаху идти, лишь бы не касались Елизаветы Петровны. Где тут любовь, признательность государыне за возвышение, а где расчет и политика, я так и не понял.

— Ваше Высочество, есть манифест о том, что Вы соправитель, мы все покоряемся воле Вашей, — канцлер развел руками, мол, «что тебе еще надо?».

— Господа! Будем честны перед государыней, собой и перед Отечеством. Елизавета Петровна выздороветь не сможет, ей становится все хуже, а медикусы уже и так, с Божьей помощью, делают все, на что способен смертный человек. Державе же потребен монарх, наделенный полнотой власти, — высказался в мою защиту Миних.

Звучали слова Христофора Антоновича, как должное сказать, как проявление максимальной лояльности. Подобного от него ждали все, и ожидания оправдывались.

Придется откатываться назад и делать выводы. На первом же Совете я получаю некоторое сопротивление. Готовы они исполнять мою волю? Так и исполнили бы! Со времен Петра Великого существует процедура признания человека недееспособным. Тогда мой дед ввел освидетельствование дворян медикусами, потому как многие из них не желали ехать учиться за границу или служить в России. Да, пример так себе, и не очень-то и может подходить к императрице, но можно же обставить все как-то иначе, было бы принципиальное решение это сделать. Нужно будет еще поразмыслить, зачем это нужно тому же канцлеру.

Сильно подобная ситуация меня не ограничивает, так, вынуждает иногда оглядываться, но не менять решения. Настаивать же на освидетельствовании не могу, это вопросы уже гуманизма и всеобщей жалости к императрице от всего двора и остального общества.

— К этому вопросу еще вернемся! — сказал я и ожег своим взглядом канцлера.

Если Разумовский, как мне все же кажется, человек, живущий эмоциями, то у Бестужева поклонялся рационализму. Вот же Кашин! Удружил! Вытянул Елизавету с того света и до сих пор не дает ей спокойно уйти на вечный покой, все диетами да травами отпаивает тетушку. Признает, что осталось ей недолго, все-таки перенесла тяжелую форму левостороннего инсульта, но тянет государыню, чем зарабатывает себе имя в медицине. Заработает еще больше авторитета, как только у меня образуется хоть небольшое окно в делах.

Доклад Шешковского не привнес ничего нового. Во всех злоключениях были обвинены тайные общества, кроме образовавшейся Великой Русской ложи масонов. Это они напали на Александра Ивановича Шувалова, которого называли «сатрапом и палачом». Представитель этого общества, Белазерский, хотел освободить Иоанна Антоновича, а само выступление началось из-за того, что вся гвардия направилась бить взбунтовавшихся татей.

Многие события описывались, как массовые, даже если по факту в них участвовали десятки человек. Кто уже вспомнит, где и сколько людей шастало по вечернему и ночному Петербургу? Арестованы также хозяева трактиров, которые выкатывали бочки хмельного. Часть предпринимателей общепита будет отпущена, но некоторые, кто был замешан в явном криминале, пойдут по политическим статьям. Порядка полутора сотни человек будут отправлены в Сибирь. Никого казнить не будут. Я пока решил придерживаться в этом позиции тетушки: назначить смертную казнь, но заменить ее ссылкой.

Все единодушно приняли доклад. Пусть тот же Алексей Григорьевич Разумовский да Иван Шувалов и бросали косые взгляды на меня, но молчали. Ничего, от их взглядов я умереть не должен. Вместе с тем, они признали честность расследования, не смутились просто феноменальной для этого времени скорости следствия — значит уже причастны и сами.

Кстати, нигде и никто не говорил, как умер Петр Иванович Шувалов. Официальная версия гласила, что Шувалов умер от апоплексического удара. Уже на следующий день после того, как произошел мой государственный переворот, Марфа Егорьевна Шувалова запропастилась. Говорили, что она стала чернее тучи и после при дворе не появлялась.

— Алексей Петрович, — обратился я к канцлеру, — как человек более иных искушенный в политических делах, скажите, что нам делать с кахетинскими царями? Один, Георгий, сын Вахтанга, которого признавал царем еще мой славный дед. Иной, Теймураз, сейчас в силе и также царь, признанный в Кахетии многими в обществе. Георгий еще служит Российской империи в чине генерал-майора, уж не знаю, насколько славно он это делает. Можно ему и чин повысить, если и далее признавать наследником кахетинского царя.

— Ваше Высочество, — сконфужено начал говорить канцлер. — Признаться, я неважно разумею