Несбывшийся ребенок - Катрин Чиджи

* * *

Фрау Мюллер: Я уж думала, мы его потеряли. Когда по радио объявили о покушении…

Фрау Миллер: Не поддавайтесь панике. Сохраняйте спокойствие. Он отделался ссадинами и порезами. Да еще штаны у него разорвало в клочья. И подштанники.

Фрау Мюллер: Штаны? Подштанники? В клочья?

Фрау Миллер: Так говорят.

Фрау Мюллер: Силы небесные!

Фрау Миллер: Оказался голым. Ниже пояса.

Фрау Мюллер: Вы слышали, фрау Миллер, что некоторые женщины пишут фюреру и предлагают ему себя?

Фрау Миллер: Что вы имеете в виду?

Фрау Мюллер: Они предлагают ему свое тело для плотских утех. Просят подарить им ребенка.

Фрау Миллер: Какого ребенка?

Фрау Мюллер: Его ребенка.

Фрау Миллер: Фюрер любит детей. И они к нему тянутся.

Фрау Мюллер: Вы могли бы послать такое письмо? Что бы вы написали?

Фрау Миллер: Нет! Зачем? А вы бы могли?

Фрау Мюллер: (молчит).

Фрау Миллер: Фрау Мюллер?

* * *

Ох уж эти женщины! Все они влюблены в него, в ненаглядного голубоглазого бога. Шлют ему свои локоны и отпечатки губ. Вожделеют его.

Вот уже несколько недель подряд мама занималась покрывалом. Сначала перебирала узоры, как новобрачная, которая так и эдак пробует писать свое новое имя. Пересчитывала нити концом булавки, тихо бормотала цифры и размечала ткань синим мелом. Каждый вечер училась делать крошечные стежки, пока они не стали напоминать мельчайшие красные и черные зернышки.

— Что это будет? — спросил Эрих.

— Подарок, — ответила мама.

— Какой?

— Особый.

Мама не спешила. Если стежки получались неидеальными, она безжалостно их распарывала, порой под нож шли труды целого дня. Извлеченные нитки она отдавала Эриху, чтобы он мочил их и скручивал для дальнейшей работы. Вблизи сложно было различить узор, красные и черные стежки напоминали густую траву или рябь на воде, но стоило отойти и внимательно присмотреться — как вырисовывалась огромная свастика, которая складывалась из свастик поменьше, а те в свою очередь из еще более мелких, словно пчелиные соты. Даже мама не знала их точного количества.

— Это для папы? — поинтересовался Эрих.

— Для папы? — проговорила мама, и он понял, что задал глупый вопрос. Куда отправлять подарок? В снега? В болота? От папы не было вестей уже несколько месяцев.

— Это для фюрера, — сказала мама. — Чтобы он чувствовал нашу любовь.

У Эриха на глазах навернулись слезы: именно его мама догадалась сделать особый подарок для их любимого вождя. Бомба, брошенная предателем, не навредила фюреру. Его невозможно убить! Всего через пару часов после покушения он говорил по радио. Эрих закрыл глаза и постарался представить его прямо здесь, у них в комнате.

«Долг каждого немца без исключения — беспощадно противостоять этой заразе. Выявив изменника, его нужно немедленно арестовать или, в случае сопротивления, расстрелять на месте».

Эрих представил, как лично преподносит фюреру их с мамой подарок. Фюрер улыбается и жмет ему руку под вспышки фотокамер. «Мальчик из Саксонии дарит Адольфу Гитлеру великолепное покрывало». В горле стоял ком, но Эрих взял себя в руки, все-таки он единственный мужчина в доме, как постоянно напоминала ему мама.

* * *

Через неделю им принесли конверт: папа пропал без вести.

— Что это значит? — спросил Эрих.

— Никто не знает, где он. Его потеряли, — ответила мама.

Как варежку? Как любимую книгу? Эрих однажды потерял зачитанный том про Виннету и нашел его, когда Лина отодвинула стеллаж, чтобы протереть пыль. Папа что, тоже провалился куда-то?

— Надо сказать пчелам, — проговорила мама и повела Эриха через увядающий сад.

— Герр Кренинг мертв, — повторяла она, переходя от улья к улью. Тогда Эрих понял, что это значит.

«Герр Кренинг мертв. Герр Кренинг мертв. Герр Кренинг мертв», — снова и снова, пока от слов не остались одни бессмысленные, пустые оболочки — гул, сливающийся с жужжанием в ульях. «Мертв, мертв, мертв», — неслось им вслед.

Через две недели пришло письмо от папы — с дырами:

Мама попросила Эриха сжечь письмо, но он забрал его себе. Достал банку с сокровищами и стал раскладывать ее содержимое на подушке: раковина улитки по-прежнему пустовала, желудь так и не пророс, мертвая пчела не ожила, деньги ничего не стоили, флажки выцвели добела. Эрих вздохнул — крылышки пчелы затрепетали. Он расправил банкноту, но та свернулась; тогда он прижал ее двумя руками и стал рассматривать крестьянина. И вдруг он увидел — увидел то, о чем говорил отец: к горлу крестьянина присосалась бледная фигура, безобразная личина, скрытая в игре света и тени. И как он раньше мог не заметить этого вурдалака?

* * *

Мама зажгла лампу с птицами и поцеловала Эриха в лоб. Я здесь, я смотрю на него. Охраняю его сон. Или подкарауливаю момент, чтобы скользнуть меж приоткрытых губ, влезть в его кожу, стать им. Видеть то, что видит он. Чувствовать то, что он чувствует. Похоже ли это на любовь? Я завидую ему: у него есть комната с окнами, выходящими в яблоневый сад, есть блестящие стеклянные шарики, есть книги про вождя апачей. У него есть все. Порой я замышляю такое, что самому становится страшно. Я смотрю на лампу. От моего дыхания она крутится быстрее. Тени птиц пикируют на кровать, бьют его крыльями по щекам, словно мотыльки.

* * *

А осенью нашли летчика. Он упал, как падают листья. Я видел, как он выбросился ночью из подбитого самолета, как над ним раскрылся огромный шелковый купол и как ветер понес его, словно пушинку. Он был тяжело ранен. Я летел рядом с ним, держал его за руку и рассказывал о небе, о птицах и о солнечных бликах на трепещущих крыльях. В темноте было не разглядеть золотистых лиственниц, высаженных в форме свастики среди вечно зеленых елей, но я рассказал ему об этом чуде, появляющемся каждую осень. Он умер в воздухе, между небом и землей.

Эрих и мама вскочили с кроватей и побежали в сад. В свете луны они увидели чужака на выжженном ячменном поле — обгорелое тело на обгорелой земле. Уже издалека было ясно, что он мертв, и все же они подошли. Мать и сын вглядывались в обезображенное тело, будто стараясь прочесть свою судьбу. На груди не было орла — не наш. Они стали заворачивать его в парашют, как в белый кокон. Работая, мама почему-то думала о своей сестре Улле, которой вскоре предстоит выйти замуж. Герхард воевал во Франции и не мог приехать, да и неважно: по всей Германии играли свадьбы без женихов.