Любовь и разлука. Опальная невеста - Сергей Степанов

– Спальники? Кто их ведает? Отпросились. Иные рекли, что хотят воевать с ляхами, а иные ничего не рекли… так утекли.

– Упросились повоевать с супостатом? Похвально! Но что-то не видал ближних людей на стенах, – усмехнулся Пожарский.

– Не судья я им! Знать, испугались небесного знамения. И какой богобоязненный человек не затрепещет хвостатой звезды? Читали мне из «Шестокрыла» о семи планетах и двунадесяти зодеях и о прочих звездах, и о злых часах, и о нарожении человечестем, в которую звезду, или час зол или добр, богат или нищ, долголетству жития и сокращения смертию. Глаголют, что все зависит от расположения звезд и планет.

– Великий государь! Аз ратный человек, учился буквам, а эллинских борзостей не ведал и риторских астроном не читал. Токмо мыслю, что благополучие царств не от звезд происходит, но от вседающего Бога; о сем пророк Исаия глаголет: «Аще послушаете мене – блага земли снесте, аще ли не послушаете – оружие вы поястъ!»

– Видать, ослушались мы слов Господних. Наслал он на нас неисчислимую латинскую рать. Скажи, князь Дмитрий Михайлович, только правду скажи. Устал я от лживых речей. Удержим Москву?

– Должны удержать, государь! Воевода князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский и воевода князь Борис Михайлович Лыков со товарищи спешно поворотили из Можайска на Москву. Правда, литовский королевич тоже получил подкрепление из черкасов. Век себе не прощу!

– Не кори себя, Дмитрий Михайлович. Был еси на нашей службе против недруга нашего литовского королевича и гетмана, многие над ними происки чинил, и многих польских и литовских людей побивал, и нашим и земским делом радел и промышлял.

– Благодарствую, государь! Мой черный недуг виноват. Но сейчас я оправился.

Пожарский упрекал себя за то, что ему не удалось предотвратить подход двадцати тысяч черкасов. Князю было приказано выступить на Оку и прикрывать броды, но по дороге к Серпухову он сильно занемог. Сказалось давнее ранение в голову, мучившее его со времени первого ополчения, когда он сражался с поляками на улицах полыхавшей Москвы. Ратные люди остановились в растерянности, не зная, как идти в бой с больным воеводой. Тогда государь велел больному Пожарскому возвращаться в Москву, а товарищу его, князю Григорию Волконскому, дал наказ крепко держать рубеж на Оке. Князь Волконский считался опытным воеводой. Однако ему противостоял матерый украиный волк Петро Сайгадачный, гетман войска его королевской милости Запорожского. Гетман ехал на коне, лениво посасывал люльку, а над казацкими пиками гремела песня:

Ой, на горе та женци жнуть,

А по-пид горою козаки идут.

А позаду Сагайдачный,

Що променяв жинку на тютюн та люльку нэобачный.

Был Петро Конашевич Сайгадачный домашним учителем в Киеве, женился на гарной дивчине Анастасии, а потом из-за семейных неурядиц подался в Сечь, променяв жинку на казацкую вольную жизнь. Был выбран обозным, потом кошевым атаманом и первым начал писаться гетманом Запорожским. Воевал с крымцами, на казацких чайках выходил в море биться с турками, а сейчас торопился походом на Москву. Гетман перехитрил князя Волконского, поджидавшего его у Зарайска, и переправился у Рославля Рязанского. Перейдя Оку, черкасы захватили Ярославль, Переяславль, Романов, Каширу и Касимов и без помех явились к Донскому монастырю. Воеводы вышли было из Москвы, но при виде рати черкасов на московских людей напал ужас великий и они без боя пропустили гетмана в лагерь Владислава Жигимонтовича.

Под ликующие крики «Виват!» и «Хай живе!» съехались на конях польский королевич и украинский гетман. За спиной каждого стояла свита. Украинская старшина не смешивалась со шляхтой, а великий гетман Литовский Ян Ходкевич незаметно держал руку на рукояти сабли. Он начал свою воинскую карьеру с подавления казацкого восстания Наливайко, и среди запорожцев могли найтись свидетели его жестокости. Но сейчас поляки и запорожцы были заодно. Литовский королевич и украинский гетман картинно обнимались и целовались взасос, а их войска потрясали саблями, грозя москалям скорой и немилосердной расправой.

– Великий государь, я с важной вестью! – поклонился Пожарский. – К нам переметнулись два францужина, мастера минного дела, нанятые ляхами. Клянутся, что в войсках королевича великая скудость. Многие наемники грозятся все бросить и уйти. По словам францужинов, приступ назначен сегодня ночью. Будут палить из мушкетов и шуметь вокруг стен Белого города, но токмо для обмана. Настоящий приступ будет против Тверских и Арбатских ворот, потому как литовские лазутчики донесли гетману, что эти ворота ниже других и плохо укреплены. Ляхи и немцы собираются заложить под ворота петарды, а минировать вызвался мальтийский кавалер Бартоломей Новодворский, который взорвал стены Смоленска.

– Господи, спаси и сохрани от повторения сей беды!

– Твоим государевым счастьем отобьемся! Однако, государь, от Тверских до Петровских ворот, до Трубы и до Сретенских ворот стоят всего пять сотен и полсотни ратных людей, а от Никитских ворот до Арбатских – четыре сотни с полусотней. Дозволь приказать твоим именем скрытно переместить на Тверские и Арбатские ворота стольника и воеводу князя Василия Куракина да князя Ивана Засекина с их ратными людьми.

– Делай, как сочтешь нужным. Стойте крепко, а я буду возносить за вас молитвы всю ночь!

Князь Пожарский выехал из опустевшего Кремля. От ажурной Кутафьей башни он двинулся по Воздвиженке к стенам Белого города. Когда-то Москву опоясывали несколько рубежей обороны – валы и деревянные стены Земляного города, или Скородома, каменные стены и проездные башни Белого города, Китай-город и Кремль. Однако пожар уничтожил деревянные стены Скородома, и сейчас крайним рубежом обороны был Белый город. Пожарский подъехал к Арбатским воротам. Ему не мешала непроглядная темень, каждая сажень была хорошо знакома, и он бы проехал этот путь даже с закрытыми глазами. Шесть лет назад они с покойным Козьмой Мининым устроили ставку второго ополчения на площади у Арбатский ворот и отсюда руководили осадой Кремля.

После капитуляции поляков Пожарский думал, что уже больше никогда не облачится в боевые латы, но оказалось, что старым воеводам опять нашлось дело. Угнетало, что ляхи и немцы опять в Москве, словно их не изгоняли. Радовало, что русские люди вновь поднялись на супостата. Простые ратники готовы лечь костьми, дабы не пропустить литовского королевича в Москву. Воеводы и стрелецкие головы тоже молодцы. Хотя государь не поставил одного начальника над всеми, никто из воевод не пререкается, не ссылается на свою великую породу. При царе Иване Грозном войско неделями не могло выйти в поход из-за местнических споров. Воевода полка правой руки бил челом, что ему невместно быть ниже воеводы большого полка. Их меняли местами, но тут же следовало челобитье от воеводы полка левой руки, что он выше породой большого воеводы. Государь гневался, грозил упрямцам жестокими казнями, объявлял, что в походах назначено без мест, но так и не мог переупрямить бояр. Сейчас иначе. Понимая, что решается судьба Московского государства, воеводы отложили местнические счеты до лучших времен.