Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах - Коллектив авторов

присутствием людей, проспал спокойно три часа.

6 сентября [1941 года]

Весь день и вечер в дороге. Вдали виднелся большой населенный пункт.

Ночь. Вот пристань. Меня ведут мимо нее в милицию. Тут свои порядки, мало иметь документы, надо еще иметь отметку местной милиции. ‹…›

Силы на исходе. Иду по улице, не пьян, а шатаюсь из стороны в сторону.

Прилег отдохнуть на скамейку у пристани. Резкий свисток. К пристани подошел небольшой пароход, такие, какие ходили по Неве. На берег вышел военврач, в белом халате. За ним вынесли на носилках 12 тяжелораненых молодцов. Стоны, крепкая ругань, лужи крови. ‹…›

7 сентября [1941 года]

Едва прибывший катер пришвартовался к пристани, завыла сирена, предупреждающая об авианалете. ‹…›

Иду на вокзал станции Шлиссельбург[17]. Пикирующие бомбардировщики бомбят Дубровку. Тут войска, мирные жители. ‹…›

7 часов вечера. Стервятники на бреющем полете строчат из пулеметов, лежу в кустах, Слышу неприятный свист пуль. Неужели мне суждено здесь погибнуть? Не выполнить слово, данное при прощании. Алексей Михайлович! Зина! Я рядом с вами, горю желанием быть вместе с нашим тесно спаянным коллективом. Я дал вам слово, слово товарища, большевика, и во что бы то ни стало его выполню.

10 часов. Отбой воздушной тревоги. Поезд мчится в Ленинград. Не верю, пока не окажусь на перроне Финляндского вокзала, я же ленинградец. Мельничный ручей, Пискаревка, Ленинград. Любимый, моя гордость, каким ты стал для меня дорогим и близким. Вновь я твой, только уставший и слабый, с непослушными ногами.

Телефонная будка. Автомат. Не могу воспользоваться: нет денег. Звоню из кабинета дежурного:

– Кто у телефона?

– Кириллова.

– Тоня, говорит Бернхардт.

– Кто, Бернхардт? Товарищ, не говорите глупости, Бернхардта нет, он пропал без вести.

– Как пропал, да я у телефона, Тоня?

Но она уже повесила трубку.

Звоню снова:

– Тоня, дайте мне к телефону Алексея Михайловича.

Буркнув в трубку что-то невнятное, она переключила телефон:

– Да, я слушаю.

Он слушает, а у меня спазмы сжимают горло, и чуть слышно я говорю:

– Алексей Михайлович! Бернхардт говорит.

– Орел! Приехал, жив, еду встречать. Где ты?

– Жду Вас у памятника Владимиру Ильичу!

Голубая райкомовская машина ЗИС-101 шла за мной. Я еще не видел машины, но гудок не обманывал…

11 часов 30 минут. Десять венских булок, полватрушки съел сразу, а затем до 3 часов с огромным вниманием все собравшиеся слушали мой рассказ. Шофер принес чемодан, и я погрузился в сладкий крепкий, богатырский сон.

А. Г. Берман[18]. «На учете каждый грамм хлеба»

«На вокзалах у вагонов – слезы, вопли, истерики. ‹…› Работаю контролером по учету и выдаче продовольственных карточек. ‹…› Умер Михаил. Я тоже была уже в состоянии полнейшей прострации. ‹…› Никто из контролеров учбюро не потерял членов семьи. ‹…› Материал о злоупотреблении ею продкарточками полностью подтверждается. ‹…› Религия занимает еще прочное место в быту у многих. ‹…› Как омерзительны эти сытые, пышно-белые “талонщицы”».

22 июня 1941 года

Война, война, война! И, должно быть, самая страшная из войн, какие переживал когда-либо наш народ, а может быть, и все человечество. Вчера еще радостно и волнующе лились звуки бальной музыки, люди танцевали, пели, веселились, спокойно отдыхали А сегодня – слезы, страдания, смерть.

С утра была на избирательном участке. Здесь были все наши активистки-домохозяйки. И вдруг это сообщение по радио. Встревоженные лица, ужас в глазах, и среди жуткой тишины неожиданный истошный вопль:

– Ой, сыночки мои дорогие!

Это Белевич, мать четырех взрослых сыновей, заломив руки, выкрикнула навзрыд.

Кое-кто из женщин даже возмутился:

– Как не стыдно впадать в панику! Ведь не только у вас сыновья.

Я позвонила секретарю райсовета Гладилиной. Она сказала, чтобы я закрыла избирательный участок и шла в райсовет.

Когда я шла в райсовет, уже гремели выстрелы зенитных орудий, летали наши самолеты.

Страшные, тяжелые дни наступили для нашего народа.

Когда я была у Гладилиной, позвонила зав. районо Ильичева. Вызывала в районо на совещание, которое назначено на три часа ночи. Будут представители от райкома партии. Что нам скажут?

20 июля 1941 года

Работаем дни и ночи без сна. Порой кружится голова от усталости. В помещении первой образцовой школы района, где помещался педкабинет, работает районный эвакопункт. Я оформляю документы эвакуируемых и выдаю талоны на хлеб и продукты. Шумно. У моего стола огромная очередь. Матери с детишками все идут и идут. Разорены семейные очаги, весь налаженный, устоявшийся быт!

Эвакуация детей. Ничего более тяжелого и жуткого не видела до сих пор – разве только голодных детишек раскулаченных семей, отправляемых из Башкирии в Сибирь.

По всему Ленинграду мчатся автобусы к вокзалам. Их много, так много, что на улицах задерживается движение остального транспорта и пешеходов. В автобусах матери с детишками. Эвакуируют детей без матерей. На вокзалах у вагонов – слезы, вопли, истерики. Воспитатели бережно берут из рук матерей ревущих детишек. Есть и полуторагодовалые. Из окон вагонов машут ручонками школьники. Мама, мамочка! Этот вопль все время стоит в ушах.

Думаешь, а все ли доедут до места назначения? Ведь железнодорожные узлы бомбят. Все ли матери дождутся своих детей? Ведь в смутные военные годы все может случиться. Многие матери могут потерять следы своих детей – на всю жизнь.

9 декабря 1941 года

С каждым днем ходить становится все труднее и труднее. В Ленинграде установлена норма хлеба 250 г для рабочих и 125 г для служащих, иждивенцев и детей. Мяса – 200 г, крупы столько же. В столовых вырезают талоны на мясо, крупу и масло. По карточке служащего можно питаться в столовой восемь дней – получать по тарелке жиденького, почти пустого супа и кашу. Это мы узнали только 8 декабря, когда мы с Михаилом проели на супы и каши все наши крупяные талоны за декаду. Вот уже два дня, как сидим только на 125 г хлеба. Хлеб запиваем кипятком, пустой водицей.

В городе съедены все кошки. Люди еле-еле ходят. Вчера на моих глазах на улице свалился человек средних лет и тут же умер. Смертность среди ленинградцев с каждым днем от бомбежек и голода. Голод по-страшнее налетов с воздуха. Да, многие из нас не доживут до светлого дня победы.

Я работаю контролером по учету и выдаче продовольственных, хлебных и промтоварных карточек. На эту работу райком отбирал самых стойких и проверенных людей.

Приходится ходить по домохозяйствам и учреждениям, проверять, правильно ли выдаются карточки. Ходить с обследованиями по квартирам граждан, потерявшим продкарточки. Сколько горя, сколько тяжелого приходится видеть. Люди лежат вповалку – взрослые