Индиго - Денис Шулепов

(четыре смычка на одну виолончель)

Изнасиловали. И один из них, Четвёртый Из Списка, ипостась Четвёртого Из Списка — отец родившейся в угрюмых стенах монастыря девочки». Потолок перед глазами Валентина поплыл, как если бы он перепил водки, ему стало дурно и плохо. Ему нужен воздух. Свежий воздух. Немедленно свежий воздух!

«Не поэтому ли Господь торопил с местью, подсказывая и щедро помогая, желая не допустить меня к всплывшей, как давнишний утопленник, правде? Или это крестьянка… Валюша, ужившаяся во мне второй душой, торопилась сдержать обещание, данное на смертном одре в монастыре?»

«Но почему — я? Почему?» — пока что не до конца доходила до него его причастность к мести крестьянки.

Мысли вертелись, закручиваясь в спираль; в очередной раз Валентин испугался… Но теперь за свой рассудок: спираль мыслей могла сжаться в пружину и разжаться, вышибая твёрдую почву разума.

Прошло пять-семь секунд-веков. Валентин подал голос:

— Здесь так душно… Можно, я открою форточку?

— Конечно.

Легкий и свежий сквознячок остудил голову юноши. Он вернулся в кровать, не обращая внимания на обнаженное тело подруги. Конечно же, оно манило, как запретный (доступный) плод, которым, попробовав раз, никогда не сможешь утолить голод, он будет манить и звать, а ты — жрать, жрать и жрать, как глупые золотые рыбки, не знающие меры. Валентин с удовольствием сплёлся бы снова с ней в любовной игре, но садистское желание знать больше перевесило в ценностях.

— Расскажи мне ещё что-нибудь о своей прапрабабке… о себе… Мне интересно, — сказал (и в голосе проскользнули просящие нотки) Валентин и приготовился слушать.

Когда Кузьма довёз девушку до монастыря, она вся горела: казалось, стоит прикоснуться к коже — и немедленно обожжёшься. Кузьму лихорадило, и оттого Валюшин жар обжигал, не согревая, знобящее тело юноши. Кузьма взял любимую на руки (жар обманчив — Валюшу колотила дрожь), на обессиленные от потери крови руки, перед глазами засверкали невиданные огромные чёрные алмазы. Парень закусил губу до боли и подождал, когда

алмазы рассыпаются в прах

пройдёт дурнота. Сделал шаг, начав долгий подъём к монастырским воротам. Монастырь женский. Кузьма знал о нём, все о нём знали. Все знали и о настоятельнице, слывшей крайне ревнивой к Богу, заставляя служек всегда молиться. «Работа и молитва — вот Путь к Творцу, к Его Трону» — был её девиз. Мужчин в пределах монастыря настоятельница не жаловала, но страждущим помогала (так велит Господь) — и это главное для Кузьмы.

Им не открывали. Долго не открывали. Кузьма слабел с каждым вздохом, с каждой каплей крови, вытекающей из раны. И когда привратник (женщина мужицкого вида) соизволил открыть ворота, силы покинули смелого кузнеца, он только успел передать с рук на руки свою любимую, но, увы, не состоявшуюся невесту. Кузьма не упал — рухнул, могучее тело легло поперёк ворот.

Валюша пребывала в бреду. Её поместили в монастырский лазарет, где несчастная девушка пролежала в агонизирующей лихорадке двое суток, не приходя в сознание. Ей три раза на дню меняли постель и нательное бельё, можно было удивляться сноровке служек, проделывающих манипуляции, не тревожа больную. На третьи сутки она очнулась, будто чувствовала важность дня, только не знала, в чём та важность. Но возвращение в сознание оказалось не в радость. Служка, дежурившая подле, первым же делом, не справляясь о самочувствии больной, спросила то, о чём настрого наказала настоятельница спросить прежде всего, когда и если девушка очнётся:

— Как звали парня, который тебя принёс?

Валюша не соображала, где она и что с ней, но сознание ухватило прошедшее время, произнесённое в вопросе служки.

— Почему — звали? — прошептала она.

— Так ведь грешник третий день как преставился. Сегодня хоронить, а по ком за упокой службу вести — не знаем. Ты скажи…

— Как преставился?! Кто? Кузьма? Кузьма помер… о-о-о-о… — Пораженное сознание Валюши отключилось.

Служка с чувством выполненного долга убежала доложить о том, что девица очнулась, и, узнав новость, снова лишилась чувств.

Болезнь, усталость, нервное истощение, частые ночные кошмары, плюс физическая боль (от агрессивного осилья) и боль душевная (от известия о смерти любимого и что жертва её напрасна) — всё это ввергло Валюшу в полукоматозное состояние, из которого она полностью так и не вышла до конца дней своих. Притом, что земные дни были уже сочтены на Небе и подводился им итог. С момента

Не закрывай. Или ты думаешь, кто-то посмеет войти?

осилья время для Вали взяло обратный отсчёт. Валюша всей душой ненавидела отвернувшегося от неё Бога и заключение (а именно так себе она представляла пребывание в монастыре, потому что её ради неё никогда не оставляли одну, даже чтобы оплакать Кузьму). Стены Божьей Обители давили дополнительным грузом. Смерть, однажды не завладев девушкой, наложила на Валю печать и ждала момента. Смерть взаимодействует с жизнью. Как круговорот воды в природе, взаимодействие смерти и жизни поддерживает определённый баланс ментальных сил. Потому смерть не стала забирать жизнь девушки во время бреда и лихорадки, до срока.

А срок был девять месяцев.

Валюша не держалась за жизнь, и мысль о самоубийстве нет-нет да посещала её. Регулы не приходили два месяца, и это списывалось на неизлечимую духовную (и, как следствие, телесную) хворь, не покидающую девушку, но сопровождающую постоянно. Настоятельницу не устраивала не молящаяся нахлебница, и она поставила ультиматум — или грешница возвращается в мир, или принимает постриг и замаливает грехи каждодневно. Валюше было плевать на постриг и, не думая, согласилась. Что толку от постриженных волос, если Бог в её душе умер? А возвращаться в мир желания нет. Куда идти по миру?

Через месяц после пострига отсутствие регулов у новой служки вызвало подозрения. И подозрения оправдались — Валюша беременна. Это был караул, но тихий караул: известие, позорящее женский монастырь, не должно покинуть сии стены.

Беременность не прибавила тяги к жизни, она лишь отсрочила её. Валя не хотела ребёнка (внутренним чутьём, чутьём скрывавшейся в непроницаемых тоннелях подсознания, дикарки Валюша знала, кто отец: тот, кто был первым ), но и умерщвлять не желала. Дитё не виновато. Жалко одно — младенец останется сиротой: матерью нежеланного плода нелюбви Валя быть не готова. И не будет готова никогда, никогда не полюбит!

Роды были тяжелыми, сказывалась физическая и духовная немощь. И длились роды тринадцать часов.

Из дневника:

Мне обрыдло убивать!

Что-то, всё-таки что-то она со мной сотворила, глупо отрицать. У ведьмы были способности, была Некая Сила. Я её чувствовал. Жаль, что я не горец Конар Мак Клауд, и у меня нет способности бессмертных перенимать знания после срубания голов. Это фантастика, а вот реальность удручает. Я не могу, нет таких слов для описания той смеси чувств и ощущений, охватывающих меня и выворачивающих наизнанку теперь, стоит мне подумать об убийстве.