Дагги-Тиц - Владислав Крапивин
Шрифт:
Интервал:
В середине декабря, когда у края тротуара, рядом с домом Фомы, построили снежную горку-катушку и заливали ее десятками ведер, Славик хотел быть полезен. Ему объясняли, что лучшая полезность — смирно стоять в сторонке, но он мудрому совету не внял и полез на верхнюю площадку катушки.
Пропитанная водой горка уже каменно затвердела от мороза. Последние потоки должны были придать окончательную гладкость ее поверхности и длинной блестящей дорожке, что тянулась от крутого ската шагов на пятьдесят.
Воду от колонки подвозили в большущей обледенелой бочке, поставленной на сани («Вроде как на картине художника Перова «Тройка», — вспомнил Лодька, сказал про это Борьке, и тот одобрил сравнение). Черпали ведрами, подавали наверх. На верхушке горки Фома, Лешка Григорьев и проявивший трудолюбие Цурюк широкими языками раскатывали воду по склону.
К ним и забрался первоклассник Тминов, закутанный в тяжелое ватное пальто и обвязанный поверх поднятого воротника и шапки маминой шалью. Шурик что-то кричал ему, но Славик хотел работать, как все. Он решил помочь Цурюку поднять ведро. Но Цурюк в своей неуклюжей старательности зацепил несчастного Тминова локтем. Тот с двухметровой высоты спикировал вниз головой. Бочка стояла вплотную к горке, Славик — в нее. Воды там было больше половины.
Паники не случилось, действовали молниеносно. Лодька и Борька дернули Славика за валенки, а когда они снялись, рванули прямо за ноги. С силой, которую придает нешуточная опасность, выхватили беднягу наружу. Подскочивший Мурзинцев схватил «приложение» на руки. Славик молчал и стремительно покрывался прозрачной коркой. Он даже не моргал, потому что сразу смерзлись ресницы.
— Ко мне! — моментально решил Борька. — У нас печка топится!
Борькин дом был наискосок через дорогу. Шурик с леденеющим Славиком кинулся через глубокий снег в канавах. Борька и Лодька за ним (каждый с валенком в руке). Ворвались во двор. И увидели хромающую навстречу Зину с охапкой поленьев.
Зина тут же поняла всё. Бросила дрова.
— Давайте к нам! У меня как раз греется вода для стирки!
— Бабка заорет, — сказал Борька.
— Бабушки не будет до вечера… Скорее!
Славика втащили на кухню.
Здесь жарко горела низкая печь, на плите булькало ведро.
— Ребята возьмите в углу бак. Вылейте в него воду, добавьте холодной, чтобы не был кипяток…
Лодька и Борька приволокли с лавки оцинкованный бак для кипячения белья. Грохнули об пол. Шурик, шипя от обжигающих брызг, выпростал в него ведро. Ухватил второе, холодное…
Зина в это время разматывала, распаковывала Славика. Ловко и умело. Шмякала на пол многочисленные шмутки первоклассника, старательно снаряженного для прогулки в морозную погоду. Славик вздрагивал, оживал и даже пытался объяснять, что он не виноват, а виноват бестолковый Цурюк. Зине он сперва не сопротивлялся, но потом вцепился в резинку трусиков:
— Не…
Летом на реке он не стеснялся купаться голышом ни при Райке Каюмовой, ни даже при знакомых девицах Шурика, а тут… Может, потому, что стал школьником?
— Вот глупый! Ты же маленький, а я уже взрослая…
— Не! — Славик держался мертво.
— Чудо гороховое. Шурик, помоги ему…
— А ты отвернись! — потребовал Славик.
— Отвернулась…
— Совсем отвернись!
— Совсем отвернулась… — Зина отошла к плите. — Даже зажмурилась.
С Шуриком Славик не спорил. Тот взметнул его и с размаха опустил в бак.
— И-и-и! Горячо!
— Сперва горячо, а скоро привыкнешь, — пообещал Шурик. — Ну-ка, садись глубже!
— Я сварюсь!
— Сваришься, съедим с горчицей, — пообещал Борька. — Как раз время обедать…
— Обжора ты, Арон, — дерзко сказал Славик, хотя вообще-то был скромным ребенком. Все развеселились.
Зина вышла и вернулась с пушистым одеялом. Приблизилась к баку. Славик съежился.
— Да не смотрю я, не смотрю… — Зина махнула одеялом и окутала им Славика вместе с баком. Осталась торчать голова с волосами-сосульками. Но Зина тут же и ее накрыла краем одеяла, будто капюшоном.
Славик жарко дышал, но, видимо, уже притерпелся к воде.
Зина поставила на плиту литой утюг. Велела Борьке и Лодьке принести из кладовки обитую фланелью доску. Положила ее на спинки двух расставленных стульев. Над опустевшим ведром принялась выжимать пальто, шапку, шаль, мокрый свитер и шаровары. Шурик, Борька и Лодька кинулись помогать.
Славик шумно сопел, впитывая тепло.
— Дыши равномернее, — велела Зина. — Тогда прогреешься крепче.
— Я и так. Я уже…
— Сиди, не спорь. Я лучше знаю, когда «уже»…
— Я вот сколько смотрю и все удивляюсь, — заметил Мурзинцев, — как ты ловко управляешься с малокалиберным народом. Я про это даже в своем дневнике писал… Сам я сколько ни вожусь с «приложением», а не научился.
— Практики набираюсь… В школе, там их ведь не только буквам и прописям надо будет учить. Придется возиться по-всякому.
— Ты в педагогический собираешься? — догадался Лодька.
Зина улыбнулась:
— А куда же еще…
Борька сказа бесцеремонно:
— Как ты там со своей ногой-то будешь? Учителям у доски вон сколько приходится топтаться.
— Вылечусь, — коротко пообещала Зина.
Она шлепнула байковые шаровары Славика на доску, сняла с плиты утюг, тронула помусоленным пальцем, опустила на мокрую толстую ткань. Штаны обрадованно зашипели. По приземистой кухне разошелся пар. Стал уползать в приоткрытую дверь комнаты…
Лодька был у Зины впервые. За дверью он разглядел тяжелый шкаф с завитушками, медные шишки на узорчатой спинке кровати, кожаные корешки громадных книг на полке. Видимо, подшивки журналов «Нива» и «Родина». За окнами были различимы повисшие заиндевелые пряди громадной плакучей березы. Береза — это все, что когда-то осталось от обширного, в полквартала, сада.
Известно было, что старуха Каблукова до революции владела в квартале многими домами. Потом ей оставили только вот этот приземистый длинный дом и кирпичный флигелек, в котором жили Аронские. Казалось бы, второй дом следовало отобрать в пользу Советской власти, но он официально считался хозяйственной постройкой и потому остался во владении бабки.
— Буржуиха, — говорил Борька, когда приходилось идти за коровой Дуней или колоть для бабки дрова. — Если случится еще одна революция, все у нее оттяпают, даже коровью стайку…
Софья Моисеевна жалобно замахивалась на сына:
— Не мели языком! Вот она выселит нас, куда денемся…
Борька увертывался, а Моня обстоятельно разъяснял: никто их не выселит, не прежние времена. Однако, Софья Моисеевна знала, как оно бывает и в нынешние времена, поглядывала на пожухлую фотографию мужа — красивого мужчины в буденовке, красного командира, который не успел повоевать ни с немцами, ни даже с белофиннами. Моня тоже бросал взгляд на снимок и на всякий случай пытался отвесить брату подзатыльник. Борька увертывался снова и убегал. Моня его не преследовал. Он в общем-то был тихий парень, старательный отличник. Не водил дружбы с ровесниками вроде Лешки Григорьева, Шурика Мурзинцева, Атоса. Или пропадал в техникуме, или сидел дома над чертежами. Но младшего брата считал нужным держать в строгости, чтобы тот не отравлял жизнь матери и не сбился с пути…
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!