Дорога в Рим - Бен Кейн
Шрифт:
Интервал:
По-прежнему опасаясь чужих глаз, Тарквиний отступил под крышу открытой лавчонки, внутри которой на охапках сена громоздились амфоры в три-четыре ряда одна на другой. На столе посреди лавчонки теснились чернильницы, свитки пергамента и мраморная счетная доска, полстены занимал грубый дощатый прилавок. Где-то позади возился скрытый от глаз хозяин.
Легионеры, пробегая мимо, едва удостоили лавчонку взглядом. Вслед за ними потянулась вереница рабов и мулов. При виде пустых седельных сумок Тарквиний заподозрил неладное, однако его мысли прервал лавочник, вылезший из кладовой с небольшой запыленной амфорой, запечатанной толстым слоем воска. Взглянув вслед римлянам, он сердито пробормотал по-гречески:
— Шлюхины дети!
— Еще бы, — немедленно согласился Тарквиний. — Большинство уж точно.
Лавочник в ужасе оглянулся на покрытого шрамами незнакомца с таким тонким слухом и побледнел.
— Я… я не хотел… Я верный слуга Рима…
— Не бойся! — Тарквиний примирительно поднял ладони. — Налей мне чашу вина, я заплачу.
— Конечно, конечно. Уж в выпивке Николаос никому не откажет! — Лавочник с видимым облегчением поставил амфору на прилавок и достал глиняный кувшин с двумя чашами. Наполнив чаши вином, он протянул одну Тарквинию. — Приехал учиться наукам?
Тарквиний, отхлебнув изрядный глоток, одобрительно кивнул: вино оказалось хорошим.
— Вроде того, — ответил он.
— Тогда молись, чтобы то, ради чего ты приехал, дожило до завтра. — Николаос кивнул в сторону дороги. — Эти выродки идут на школу стоиков.
Тарквиний чуть не поперхнулся вторым глотком.
— Зачем?
— Тащить все, что не вкопано в землю, — скорбно поведал виноторговец. — Они бы и остатки самого Колосса растащили, будь те помельче.
Тарквиний поморщился. Как и все гости Родоса, он бывал на том месте, где когда-то стоял высочайший в мире монумент — статуя Гелиоса. Двести лет назад ее сбросило с мраморного пьедестала землетрясением, но даже обломки впечатляли исполинскими размерами: весь берег неподалеку от гавани усеивали огромные листы бронзы, выгнутые в форме человеческого тела, камни и россыпи из тысяч заклепок — осязаемое свидетельство титанических усилий, ушедших на создание фигуры. Теперь же гигант годился лишь на лом — тем он и отличался от сокровищ школы, в которых может крыться ключ к его, Тарквиния, будущему.
Гаруспик едва верил своим ушам. Неужели и здесь ему ничего не выведать?
— Точно знаешь? — спросил он звенящим от напряжения голосом.
Лавочник, по-прежнему слегка побаивающийся своего гостя, осторожно кивнул.
— Вчера началось. Говорят, Цезарь собирает сокровища, чтобы показывать во время триумфов. Статуи, картины, книги — тащат все, что попадет под руку.
— Зарвавшийся пес! — вырвалось у Тарквиния. — Кто ему дал право? Он же при Фарсале дрался с римлянами, не с греками! Эта земля уже завоевана!
Случайные прохожие, привлеченные его возгласами, с любопытством поглядывали на лавчонку.
Николаос побледнел: такие разговоры еще никому добра не приносили.
Тарквиний проглотил остатки вина и бросил на прилавок четыре серебряные монеты.
— Еще! — велел он.
Виноторговец мигом переменился в лице: таких денег хватит на целую амфору доброго вина! С масленой улыбочкой он наполнил чашу Тарквиния до краев.
Гаруспик мрачно поглядел на рубиновую жидкость и выпил чашу залпом, будто вино могло помочь. Куда ни пойди везде тупик! Прихотливые замыслы богов вызывают уже не просто раздражение — ярость! И ведь ничего с этим не поделать, перед волей богов он бессилен…
— Еще? — заботливо спросил Николаос.
Тарквиний коротко кивнул.
— И себе налей.
— Благодарю, — склонил голову лавочник. Посетитель сразу перестал быть таким уж нежелательным. — В прошлом году виноград удался на диво.
Беседа, однако, не заладилась. Тарквиний, не обращая внимания на лавочника, вливал в себя вино и все больше мрачнел: так долго добираться до Родоса и, едва ступив на берег, узнать, что ехал напрасно… Если из школы выгребут все ценное — как найти то, что укажет ему путь?
Он вдруг почувствовал себя слепцом, который шарит по стенам в поисках несуществующего выхода. «Рим. Возвращайся в Рим», — прозвучало вдруг в мозгу, однако Тарквиний предпочел не услышать.
Когда через час он попытался хлебнуть еще вина, кувшин оказался пуст.
— Давай налью, — дернулся Николаос.
— Нет. Хватит, — буркнул Тарквиний. Не так уж он жалок, чтобы упиться до бесчувствия, а то и хуже. Бахус — не тот бог, с которым можно идти в Гадес.
— Ты теперь в школу?
— Да уже вроде незачем, — мрачно усмехнулся гаруспик.
— Может, солдат туда за другим послали? — неуверенно предположил виноторговец. — Про них только сплетни ходят…
— А зачем тогда тащиться в такую даль с мулами? — огрызнулся Тарквиний. — Делать им больше нечего?
— Может, ты и прав. — Николаос не рискнул дальше возражать: незнакомец держался уверенно, выглядывающая из-под плаща двулезвийная секира была ему явно по руке.
Тарквиний шагнул к двери и вдруг обернулся к лавочнику.
— Мы ни о чем не говорили. — Его глаза казались черными провалами на изуродованном лице. — Верно?
— В-верно, — нервно сглотнув, ответил тот. — Ни о чем.
— Вот и хорошо.
Тарквиний, больше не оглядываясь, шагнул на улицу. Идти, правда, было некуда — разве что навестить школу, как собирался. Может, там что-нибудь ценное оставят…
Утомленный и безрадостный, как никогда в жизни, гаруспик медленно брел через агору, где в пестрой толпе покупателей, дельцов и портовых моряков он оставался незнакомцем, одним из многих. Впрочем, сейчас его это мало заботило.
На углу проулка, ведущего к школе стоиков, Тарквиний споткнулся о брошенный кем-то глиняный черепок и со всего маху полетел наземь, жестоко ободрав колени. Пока он пытался встать, сверху донеслось:
— Вроде не старик, а ноги не держат?
С трудом сфокусировав взгляд, гаруспик взглянул вверх. Над ним склонилась фигура в бронзовом шлеме с поперечным гребнем из белых и красных перьев, из-за бьющего сверху солнца лицо центуриона оставалось в тени. Тарквинию удалось разглядеть лишь ноги в узорчатых наголенниках и крепких калигах.
— Здесь вольные земли, — пробормотал он. — И я не легионер.
— А похож. — Центурион протянул упавшему мускулистую руку. — И секира у тебя хороша.
Тарквиний, помедлив лишь миг, ухватился за его ладонь. Противиться судьбе не было смысла.
Центурион — крепкий немолодой римлянин в длинной кольчуге, опоясанной ремнями для гладиуса и кинжала, с золотыми и серебряными фалерами на груди — уверенным движением поднял его на ноги.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!