Божьи безумцы - Жан-Пьер Шаброль

лесистых гор наши дорогие Севенны изведали такие муки, видели столько чудес, что большую часть событий приходится мне опустить в своих записях, но, несомненно, господь возложит на других, более достойных летописцев священный долг свидетельствовать о них пред лицом грядущего.

Прежде чем расстаться с родным домом, сожженным вражеской рукой, я последний раз окинул взглядом обгорелые стены. Хорошо постарались драгуны выполнить приказ о разрушении гугенотского гнезда! Не узнать в этих развалинах прежнего дома, где протекло мое детство. К счастью, синева огромных глаз Финетты стерла черную сажу и копоть с этих несчастных стен. Десять дней тому назад, когда написаны были первые страницы моих записей, она пришла из Борьеса, мы в последний раз сидели тут вместе, устремляли взгляд на почерневшую стену, и та как будто сбрасывала с себя траурный покров. Финетта думала: «Здесь люди смеялись, пели, здесь было так хорошо!..» Несомненно, она думала это, ведь и у меня в голове вертелась га же самая мысль, так же, как думаю я об этом и сегодня: «Здесь люди смеялись, пели, здесь было хорошо!»

Так разве не обязан я постараться, чтоб и ее след остался на земле рядом с моим? Иным способом я не могу быть вместе с нею! Черта уже проложена, и я уверен, что совершилось это по воле господа, ибо перо мое повиновалось ему без ведома моего: образ Франсуазы-Изабо Дезельган сохранится в листочках, схороненных в толстой каменной степс сушила, так же, как и многое, таящееся в сих записях, чего я уже не узнаю, а может быть, никогда и не знал.

Настал для меня час всего себя отдать людям, как сказано апостолом Павлом, вступить в битву и победить ради дорогой веры нашей, как Саул победил с тысячью воинов своих и Давид с десятью тысячами. Вот и мне пришел наконец черед уйти в Пустыню, туда, где собрались мои братья, кои делами, а не пером славят господа, ибо в деснице у них блещет меч. Наконец-то, после пятилетних сомнений, я уже не спрашиваю себя, почему родился я на свет, чтобы видеть вокруг лишь скорбь и страдания и жить в угнетении. Нет, я уже не томлюсь более, не говорю с тоской: «О господи боже… Я еще молод!» Не сетую, ибо Иегова отвечает мне, как пророку Иеремии: «Не говори: «Я молод»… Не бойся их; ибо я с тобою, чтобы избавлять тебя». И тогда подумал я о том, что мне уже семнадцать лет — возраст не малый по нынешним временам, сил у меня достаточно, а рвения еще больше, ибо мне нечего терять, кроме жизни, а что она, моя жизнь? Не так-то страшно лишиться ее. Жизнь моя принадлежит отцу нашему небесному, а он повелевает мне умереть с мечом в руках, дабы заслужить спасение души. Ценою своей жизни, недолгой, незаметной жизни, достигну я вечного блаженства. Господи, благодарю тебя за то, что так дешево оно достанется мне!

Благодарю тебя также, отец небесный, за то, что ты даешь нам изведать земное счастье, как предвкушение бесконечного блаженства за гробом. Иль то не радость — сбросить ярмо, облегчить наконец душу местью во славу твою, господи. А сие последнее наше счастье удвоится братской близостью с нашими соратниками, ибо в Пустыне горной голоса наши сольются в единый хор, возносясь в священном песнопении. В едином порыве обнажим мы сабли, и они засверкают на солнце, как окропленные росою заросли тростника.

* * *

По воле духа святого, должен признаться: не без печали подниму я меч — ведь он не был мне вручен моим государем, а, наоборот, должен я вырвать тот меч из рук его солдат; грусть рту разделяют со мной все мои братья, — враги наши могут называть нас мятежниками и считать нас вдвойне мятежниками, восставшими не только против папы римского, но и против короля, меж тем как мы, вопреки видимости, были и остаемся покорными и преданными подданными короля, столь преданными, что беспрестанно нам приходится напоминать самим себе, что прямой наш долг — отказывать кесарю в том, что принадлежит лишь богу, да, да, постоянно мы призывали Христа на помощь, ибо нам страшно бывает при одной лишь мысли, что мы нарушаем волю его королевского величества.

О неведомый читатель! Ты, коего я даже не могу и вообразить себе, ты, для коего мне дано повеление вести мои неискусные записи, ты обязан прислушаться к голосу моему, раз господь тебя избрал. Теперь ты все прочел и, если еще не поздно, вскочи па лошадь; если нет у тебя лошади, пустись в путь пешком, беги изо всей мочи по дорогам, пройди Виварз, герцогства Оверньское, Берийское, Орлеанское; если израненные ноги откажутся служить тебе, ползи на коленях, но пе останавливайся, не медли, доберись до Версаля, ступай во дворец, ворвись туда через дверь, через окно или через дымовую трубу, по непременно доберись до возлюбленного короля нашего… С божьей помощью достигнешь ты его, и он выслушает тебя. Ради спасения малого народа, тех немногих, что уцелеют к тому времени, поведай его величеству, какой долгий путь ты прошел дабы ему понятно было, как далеко отстоят наши горы, скажи, что на каждом лье его государевы веления искажают, а в дороге от столицы до наших деревень приятная улыбка исчезает с лица царедворцев и они обращаются в хищных зверей, алчущих пожрать все достояние наше, расскажи, как ведут себя вельможи, подобные Бавилю, и убийцы, вроде капитана Пуля, что вытворяют они на доверенных им постах, как пользуются они своими патентами на высокие должности, полученными из августейших рук, как злоупотребляют монаршим именем, пачкают королевский скипетр, о чем государь и не ведает.

Читатель, услышав обо всем этом, добрый наш государь, несомненно, пожелает узнать, какими же нашими преступлениями вызваны столь жестокие кары.

Скажи ему попросту, что мы хотели только одного: свободно служить господу, никому не вредя и не мешая, без шума, без треска, без чванства, спокойно, тихо, смиренно.

И если ты понял меня, читатель, ты постараешься нарисовать ему, как молитвы очищают нашу совесть и поднимают наш дух, ты убедишь государя, что все силы свои мы готовы отдать ему, ибо мы принадлежим богу и королю; скажи ему, что малый народ наш, исполненный чистоты душевной и гордости, жаждет верно служить ему в своем далеком краю, Севеннских горах.

Когда осведомишь ты обо всем короля, придется тебе, читатель, от нашего имени просить у него о милостивом снисхождении к нам. Для сего расскажи ему, каким жестоким гонениям подвергают