Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя - Владимир Иванович Чередниченко

нее все хорошо, работает на швейной фабрике, в школе учится, а летом, если успеет подготовиться, будет поступать в техникум.

– А самое главное, – снизив голос, сообщает Кузовлева, – я замуж собираюсь, вот!

Пять часов ехал в «Икарусе» и столько же укорял себя за многие сомнения, которые были порождены отказом Кузовлевой встретиться возле театра. И за то, что не догадался поехать домой к ней посмотреть, как живет. Впрочем, главное, что она на правильном пути. Не прошло, значит, напрасно время, проведенное в воспитательно-трудовой колонии. Взять хотя бы учебу. Кузовлева прибыла со свободы с одними «тройками» в аттестате, много пропустила за время следствия и суда. В колонии все догнала. Освобождалась с оценками «четыре» и «пять» по всем предметам. И сбавлять в учебе как будто не собирается, вон даже в техникум поступать запланировала.

4

Приехав в Мелитополь, я сразу поспешил в колонию. Зная, что Васильченко в отпуске, обратился к замполиту.

Александра Афанасьевна Кочубей дважды прочитала письмо Отрощенко, оба раза – с нескрываемым удивлением.

– Ну, девочки, ну, сочинители, – приговаривала Александра Афанасьевна, читая. – В шубах они ходят, не в фуфайках. В ресторанах сидят, в кинотеатрах... Ничего не понимаю, – говорит искренне замполит, откладывая письмо.

Сняла трубку внутреннего телефона, попросила привести осужденную Отрощенко. В ожидании ее пытаемся о чем-то говорить. Но разговор не клеится.

Наконец в дверь заглядывает строгий усатый старшина. Александра Афанасьевна жестом приказывает ему ввести воспитанницу. И вот она стоит перед нами. Внешне спокойная, но только замечает письмо, лежащее на столе, зрачки у нее вмиг расширяются, губы начинают дрожать.

– Что будем с тобой делать, Отрощенко? Может, не сообщая, кому письмо адресовано, прочитаем его на линейке?

Воспитанница испугалась еще больше.

– Нет, не надо, я вас прошу.

– Почему это не надо? – спрашивает строго замполит. – Пусть вся колония узнает, как ты в шубе разгуливаешь с Оксаной по кинотеатрам и ресторанам! Кстати, это о какой Оксане речь идет?

Отрощенко, потупившись, продолжает молчать.

– Хорошо, – говорит замполит. – Фамилию Оксаны ты потом нам назовешь. Объясни сейчас, зачем понадобилось тебе написать Владимиру Ивановичу такое письмо?

Воспитанница подняла на Александру Афанасьевну большие черные, под цвет волос, глаза. Столько мольбы я в них увидел, столько отчаяния...

– Да не писала я Владимиру Ивановичу, парню писала...

– Какому парню?

– Нс знаю какому. Мне показали фотографию, дали адрес.

– Владимира Ивановича фотографию?

– Нет, другого... Владимира Ивановича я бы узнала.

– Что-то, кажется, проясняется, – констатирует замполит, обращаясь ко мне. – Остается выяснить, кто показал фотографию и дал адрес. Кто, Надежда?

Потупившись, Отрощенко снова молчит.

– Надя, – говорит ей Александра Афанасьевна. – А ведь ты знала, кому писала. Я видела, как изменилась в лице, когда увидела в кабинете Владимира Ивановича.

Воспитанница прижимает руки к груди.

– Нет, правда не знала. Когда писала, я не знала, что у него такая фамилия. А то случайно увидела в Ленкомнате, как Водолажская подписывала конверт. И знакомую фамилию на конверте. «Кто это?» – спросила. А Олька только плечами пожимает: «Ты разве не знаешь? Это наш учитель этики». Тут меня словно кипятком ошпарили.

– Что ж, может быть, – соглашается замполит. И снова повторяет вопрос: – Так кто тебе, Надежда, посоветовал написать?

Отрощенко молчит.

Александра Афанасьевна поворачивается ко мне.

– Владимир Иванович, у вас много Оксан в шестом отделении?

– Одна. Дорошенко, – отвечаю автоматически.

– Все ясно, – заключает замполит и приглашает в кабинет старшину. – Уведите, – кивает на осужденную.

Отрощенко пытается задержаться, что-то хочет объяснить, но ее уже никто не слушает. – Сразу надо было, Наденька. Не тот случай, чтобы в молчанку играть... – И снова замполит обращается к старшине: – Дорошенко из шестого отделения приведите.

Когда мы остаемся одни, спрашиваю у Кочубей:

– Как могла воспитатель не задержать это письмо? Может, Отрощенко передала его другим образом?

Александра Афанасьевна хмурится.

– Все время думаю об этом. Могло быть, что и воспитатель четвертого отделения, запамятовав вашу фамилию, в спешке не обратила внимание на содержание. Насчет другого пути... мы разберемся, это точно. Важно другое: зачем это письмо было написано, кто его инициатор?

Вспомнив давнишний конфликт с «отрицаловкой», я подумал, уж не месть ли это за то, что стал на защиту Водолажской? Да и позже я не очень-то либеральничал с «отрицательно настроенными». Кто-то же подбросил мне перед отъездом записку: «Хотите перекрыть кислород «отрицаловке»? Мы вам сделаем!» Вот и сделали – написали письмо.

Снова в дверь заглядывает усатый старшина.

– Разрешите, товарищ майор?

Александра Афанасьевна кивает.

– Заводите.

Дорошенко, увидев меня, широко улыбается.

– О, вы уже приехали! Почему не идете в отделение? Девочки вас так ждут!

– Ты нам, Оксана, расскажи-ка лучше, – останавливает ее словоизлияния замполит, – чей адрес дала для переписки Отрощенко? Чью фотографию ей показывала?

Дорошенко замечает письмо, лежащее одиноко на столе.

– Фотографию киноартиста показывала, – голос воспитанницы срывается, начинает дрожать. – Индийского.

Она отбрасывает со лба прядь волос.

– Чей адрес ты дала для переписки Отрощенко? – четко и ясно повторяет вопрос Александра Афанасьевна.

Дорошенко помешкала еще минуту.

– Ничей, – неожиданно отвечает. – Ничей конкретно. Дала тетрадь с адресами. Показала адрес одного парня, а Надька попутала и переписала адрес Владимира Ивановича, он записан рядом.

– Неужели у тебя имя учителя записано в тетради без отчества? – строже становится Александра Афанасьевна. – Зачем сочиняешь здесь то, чего не было? Или хочешь очную ставку с Отрощенко? Сразу выяснятся разночтения в ваших версиях. Так что не дури! Отвечай: зачем понадобилось организовывать подобное письмо учителю?

Дорошенко молчит.

– Кто заставил тебя организовать такое письмо? – продолжает настойчиво выяснять Александра Афанасьевна.

Воспитанница молчит по-прежнему. Только глаза подняла. Смотрит на меня с пренебрежительной улыбкой, будто сказать хочет: что же вы «настучали», дорогой Владимир Иванович, сами разве не могли разобраться?

Я не выдержал.

– Не смотри на меня так, – говорю ей. – Мне надоели ваши бесконечные проверки.

– Действительно, зачем ставить учителя в неловкое положение? – поддерживает замполит. – Признайся, Оксана, с какой целью ты это сделала?

Молчит.

– Кто склонил тебя