Морок - Юлия Аксенова

Он поднялся и довольно твердым, как ему казалось, шагом направился в туалетную комнату. При огромном помещении лаборатории была своя собственная туалетная комната — предмет гордости хозяев: с красивым кафелем, повой сантехникой и огромным тонированным зеркалом — «это для наших женщин, вот как мы их любим!». Виктору едва ли не с первого момента знакомства стали наперебой рассказывать, как недавно получили крупную сумму за выполнение одного оборонного заказа и дружно решили потратить ту часть денег, которая не на зарплату, на обустройство сортира, как закупали материалы и делали ремонт. Рассказ получился веселый, Виктор старался запомнить его: может, потом пригодится.

Он задвинул щеколду, пустил воду, умылся. Взял довольно чистое вафельное полотенце, вытер лицо. По коже продолжала течь теплая влага. Он вытерся тщательнее, повесил полотенце, провел ладонями по щекам: опять мокрые!

Деликатный стук в дверь прервал его странное занятие.

— Витя, ты там как? У тебя все в порядке?

Уверенный, почти трезвый голос Георгия.

Виктор зажмурился. Ответил звонко, стараясь четко выговаривать слова:

— Жора, спасибо, все хорошо, не беспокойся! Я отмываюсь…

— А, ну-ну… — сочувственно протянул невидимый собеседник, и только тут до Виктора дошло, что он употребил неправильный глагол. Нужно было сказать: «умываюсь». Впрочем, было уже все равно, что о нем подумают.

Эти чужие люди, такие приветливые и близкие, завтра навсегда исчезнут из его жизни, и он опять останется один. «Лонлинесс» — одиночество!

Виктор посильнее пустил воду. Как хорошо, что в России за нее, спасительницу, не надо платить! Он позволил пьяным слезам течь по щекам. Все лучше, чем рвота. Высвобождение подавленных эмоций — коронный трюк водки. Только сознание, к сожалению, остается ясным.

Поздно ночью все эти мужчины — его случайные знакомые — вернутся домой, к своим семьям, к своим женам и детям, матерям и тещам. Их будут бранить за то, что пришли далеко за полночь — когда всем домашним надо спать и на улицах так неспокойно! За то, что на пьянку время нашлось, а кран как тек, так и течет, и полочку для кружек на кухне не соберется прибить уже вторую неделю. За то, что забыл с пьяных глаз шарф, а на улице такой мороз!

В родном Лондоне — не таком уж и далеком отсюда, всего часа три лету, — женщины также будут бранить своих припозднившихся, засидевшихся в пабе мужей: сегодня ведь ответственный полуфинальный матч! И дети будут виснуть на полностью довольных в этот час жизнью папашах, не замечая запаха перегара, и никакими силами их не загонишь спать…

Виктор поднял взгляд от раковины к зеркалу и смотрел на свое потерявшее телегеничность лицо.

«Что же я делаю не так? Разве все они женаты на женщинах, которых любят? Разве они не изменяют? Неужели, однажды разойдясь, они никогда не женятся вновь? Зато дети… У них есть дети…»

Последнее время его отчаянно тянуло возиться с детьми — все равно, хоть малышами, хоть подростками. Он даже старался придумать какую-нибудь детскую передачу — такую, чтобы вести самому без ущерба для своего статуса.

Ладно, можно считать, что они с Люси были еще слишком молоды. Но потом у него были женщины старше: он не гнался за молоденькими, выбирал подруг своего возраста. Почему ни Кэтрин, ни Легация, ни Мэриэнн, ни одна иная не родила ему ребенка? Они все старательно принимали таблетки и гордились, считая, что заботятся не только о себе, но и о нем. Затронуть эту тему самому — означало расписаться в наличии серьезных чувств и намерении прожить вместе минимум несколько лет.

Ради ребенка он, наверное, смог бы продержаться какое-то время. Но не долго. Потом встречался бы с детенышем два раза в неделю, возил на машине за город и в парк развлечений, читал ему «Винни-Пуха» и объяснял, в чем опасность наркотиков и чем их лучше заменить, когда тяжело на душе и нужна разрядка…

Виктор хмыкнул: «Например, водкой!»

Нужно быть современным, то есть прямым и искренним. Сказать какой-нибудь очередной подруге: «Ты мне безразлична, но давай родим ребенка…» Что может быть гаже?

«Где я не прав? Что я делаю не так?»

Виктор вновь низко склонил голову над раковиной, упираясь ладонями в края.

«Где-то на свете есть моя любимая жена, мать моих детей. Я ее ищу». Сейчас фраза, зачем-то записанная им в самом начале Нового года в рабочем дневнике, не казалась ни сентиментальной, ни ребяческой.

Из ванной Виктор вышел как новенький: аккуратно зачесанные мокрые волосы, оба уголка ворота рубашки расправлены поверх горловины джемпера, длинные ноги упакованы в совершенно гладкие, будто только что отутюженные, брючины, все, что следовало застегнуть, застегнуто. Только белки глаз, покрытые густой сетью красных прожилок, выдают утомление, но не более.

Уходить по-французски не хотелось. Виктор громко поблагодарил гостеприимную компанию, стал прощаться. Как он и ожидал, последовали обычные возражения: что время раннее, что посидели совсем чуть-чуть, что дальше только и начнется все самое интересное. Последним подал голос Георгий:

— Вить, через час мы все пойдем, в метро вместе поедем. Мне через центр, как и тебе. Смотри. Машину тебе сейчас никак нельзя брать.

Виктор отлично понял, что тот имеет в виду: все-таки он был сильно нетрезв, и неродной русский язык плохо его слушался — легкий европейский акцент никак не удавалось убрать. Садиться в случайную машину просто опасно. Виктор мельком подумал, не вызвать ли такси. Но отсюда до центра — несколько остановок на метро!

— Все нормально. Я на метро. Мне завтра работать, рано вставать.

— Завтра праздник.

— Нам, журналистам, в праздник — самая работа! — с пафосом заявил Виктор.

Хмель еще далеко не выветрился из головы. Язык немного заплетался.

— Вот! Слышите, уроды? — воскликнул Георгий, любовно обращаясь к своим друзьям и подчиненным. — Человек завтра собирается РАНО встать на работу.

— Это невозможно!

— Завтра утром он поймет, что погорячился!

— Да?! — шутливо взревел Георгий. — Вот только попробует пусть кто-нибудь прийти мне после праздника позже двенадцати! Всех поувольняю к чертовой матери!

Виктор усмехнулся и смылся, прихватив куртку, в коридор. Если бы у него хватило догадливости, ловкости или подлости заснять эту сцену скрытой камерой вместе со всей пьянкой, где — господи! — как же много и откровенно они говорили о работе, она стала бы отличным завершающим штрихом к фильму, который Виктор собирался сделать по возможности доброжелательным, но все же объективным. «Прийти не позже двенадцати!»

К ночи ударил настоящий мороз. Воздух в первый момент бодрил и освежал, но очень быстро обнаружилось, что дышать трудно. Казалось, атмосфера стала тягучей, как замерзшая водка, и требовались усилия, чтобы протолкнуть ее в легкие. Утренняя слякоть застыла бугристыми ледяными торосами. Ноги дрожали и отказывались ступать по голому льду.