Исповедь бывшей послушницы - Мария Кикоть

— Маша, что это за жилет?

Я не выдержала:

— Матушка, мне такой выдали, в нем наверное раньше кто-то на послушания ходил, он рабочий.

Зря я это сказала. Ей не понравилось, что я не поблагодарила ее за жилет, а посмела выразить недовольство. Она начала кричать на меня, что я, недостойная ничего другого, буду ходить в этом жилете до самого пострига. Она кричала с такой злостью, а я была совсем не готова к этому крику, меня всю затрясло. После этой сцены я не стала подниматься на клирос, а ушла в келью. Я закрыла за собой дверь и, прижавшись к ней лицом, зарыдала. Потом сползла на пол и прямо в этой новой форме, катаясь по полу, как помешанная, рыдала в голос. Не помню, сколько я проплакала в темноте, все были на службе, и меня никто не мог слышать.

По большому счету мне было все равно, в чем ходить в храм, но здесь этому придавалось огромное значение, сестры смотрели на меня с сочувствием. Поначалу они удивлялись, видя меня в храме в этой новой форме. М. Елисавета утром даже не хотела меня пускать в таком виде на клирос. Но когда я сказала волшебное: «Матушка так благословила», она только недоуменно посмотрела на меня и понимающе закивала. Днем после праздничной трапезы Матушка раздавала сестрам и прихожанам бумажные иконки. Когда подошла я, она опять сказала:

— Будешь ходить, как благословили, — хотя я ни слова ей не говорила.

Это длилось недели две, а потом в один прекрасный день, меня позвали в пошивочную и вынесли на выбор около пяти поношенных жилетов. Оказывается они все-таки у них были. Я выбрала довольно приличный: черный и почти новый.

Когда я рассказала эту историю о. Афанасию, он посмеялся и сказал, что таким образом Матушка воспитывала у меня смирение. Наверное, именно так его и воспитывают, не знаю, но во мне воспитались только обида, злость и какой-то цинизм. Батюшка несколько раз приезжал к нам в монастырь. Мы подолгу беседовали, я все ему рассказывала, даже о том, что пью таблетки. Я говорила ему, что не могу больше жить такой жизнью, что мне, видимо, нужно уехать домой или найти монастырь с другим уставом и другой матушкой. Он меня успокаивал, говорил, что все мои тревоги от недостатка послушания и самоукорения, советовал больше читать святых отцов и молиться. Уходить из монастыря я тогда не хотела. Во-первых я еще верила в спасительность этого пути, а во-вторых — боялась. В монастыре постоянно пугали тем, что, уйдя вот так без благословения, человек предает самого Господа Бога, и, конечно, счастья ему «в миру» уже не найти. У сестер развивалась настоящая фобия перед уходом, «миром» и всем «мирским».

В одной святоотеческой книге я прочла об одном иноке-отшельнике. Он подвизался где-то в лесу или в пустыне, и вокруг не было никого, кто бы мог помочь ему советом. Не помню, подсказал ему кто-то или он сам до такого додумался: если у него возникал вопрос или проблема, он усердно молился Богу, а потом открывал Евангелие и читал первую фразу, что попадалась ему на глаза. Так он получал ответы на свои вопросы. Я подумала, что это неплохой выход из положения, когда и правда не у кого спросить.

Матушка внушала мне какой-то животный, не поддающийся никакому определению, страх. Я боялась одного ее вида, не возникало даже мысли, что-то у нее спрашивать. Ее резкие, какие-то даже хамоватые манеры, крики и неожиданные перепады настроения — все это было для меня дико и страшно. В монастыре игумения — это человек, от которого зависит вся твоя жизнь, который принимает за тебя все решения, может и наказать и помиловать, и которого нужно во всем слушаться. Страшно, если этот человек тебя не любит. Игумения Николая считала, что это совсем не обязательно. У меня сложилось впечатление, что она сама боялась своих сестер. Об этом говорили ее постоянные паранойи о якобы готовящихся заговорах против нее, и то, как она старалась подавить и запугать нас на своих занятиях. Каждую сестру она все время в чем-нибудь подозревала, даже самых верных ей сестер, и старалась держать всех в постоянной тревоге и страхе. О многом говорит и то, как она сумела создать систему в монастыре, где все и каждый следили друг за другом и писали ей бесконечные доносы. Я знаю, что она принимала транквилизаторы и антидепрессанты, чтобы избавиться от тревоги и параноидальных приступов: когда я была сиделкой у м. Пантелеимоны, м. Николая отдавала нам те лекарства, которые ей не подходили. Что может быть ужасней человека, облеченного неограниченной властью над людьми и при этом страдающего приступами страха и паранойи? Тем более, облекая себя такой властью, поддерживать которую приходится за счет подавления и запугивания других, а также с помощью лжи и притворства, человек становится действительно больным, одиноким и несчастным. На вершине этой рукотворной пирамиды она была совсем одна. Даже мы, несмотря на запрет, могли иногда поговорить друг с другом «по душам». М. Николая не могла позволить себе такой роскоши ни с кем. Она не доверяла ни одному человеку, даже из своих самых приближенных сестер, подозревая всех и вся. В какой-то мере она была права: ее связь с сестрами строилась исключительно на их послушании и страхе: стоило убрать эти составляющие, и ничего не оставалось.

Но это все видели только мы. Батюшки и спонсоры, приезжающие в монастырь, этого заметить не могли.

Игумения Николая (Людмила Ильина), хоть и говорила, что имеет большой опыт монашеской жизни, сама никогда не жила в монастыре. В миру она получила два высших образования, вышла замуж и родила сына. Через некоторое время она разошлась с мужем и стала ходить в храм. Она часто ездила в Оптину Пустынь, общалась с батюшками, молилась. Потом ее духовник благословил ей поступить в монастырь в Шамордино. Там за ее организаторские способности ее сразу назначили экономом. Как она сама рассказывала, в монастыре она практически не бывала, все время проводила с рабочими на стройке, в поле или в машине. С игуменией Никоной у нее не сложились отношения, и через некоторое время игумения отправила м. Николаю в Епархию поваром, подальше от себя. Не знаю, сколько времени м. Николая была на этом послушании, но потом Митрополит направил ее в мужской тогда Свято-Никольский Черноостровский монастырь, помогать братьям за свечным ящиком. Монастырь только начинал возрождаться, храмы и корпуса были разрушены, а в этих руинах подвизалось шесть монахов, среди которых были и о. Тихон, нынешний наместник Тихоновой пустыни. Матушка Николая не теряла времени за ящиком. Используя свои связи в Оптиной Пустыни она стала набирать женскую общину. Знакомые батюшки-иеромонахи присылали ей в помощь сестер. Довольно быстро она набрала двадцать человек. Жили они все в полуразрушенном корпусе, где сейчас устроена богадельня, все в одной комнате, без водопровода и других удобств. Постепенно число сестер возросло, и Владыка Климент решил сделать Свято-Никольский монастырь женским, а братьев благословил в Тихонову Пустынь и в Боровский монастырь. Здесь Матушка проявила свои управленческие способности в полной мере: нашла спонсоров, быстро увеличила количество сестер до пятидесяти, взялась за восстановление храмов и корпусов. За двадцать лет своего правления она восстановила весь монастырский комплекс, построила детский приют и подняла из руин несколько скитов. Все это было бы замечательно, если бы м. Николая занималась только строительством зданий и административным руководством, в которых она хорошо понимала. Но Матушка решила попутно взять на себя роль «старицы» и спасительницы душ, объявив себя святой и даже «Матерью Божией». Не имея никакого опыта монашеской и духовной жизни, она все черпала из книг, как правило, современных греческих «старцев», которые к тому же часто противоречили друг другу. Стиль ее правления можно назвать оригинальным, нигде в книгах о таком, например, извращении, как обязательное откровение помыслов в письменном виде нет. В уставе монастыря постоянно что-то менялось, порой кардинально, в зависимости от того, какого «старца» Матушка чтила на тот момент. Взять хотя бы причастие. То сестры причащались по воскресеньям, вынужденные к обязательным постам в понедельник-среду-пятницу прибавить еще и пост в субботу (это в отсутствие церковного поста, коих в календаре и так немало). Потом Матушка решила, что все мы будем причащаться в субботу, после постной пятницы, а там и вовсе приняла волевое решение причащать всех сестер после каждого постного дня, то есть во вторник, четверг и субботу (так делали тогда на Афоне, чем мы хуже?). Все бы ничего, привыкли и к этому «причащению» три раза в неделю, но потом наш монастырь посетил владыка Афанасий с Кипра. Владыка выразил недоумение: как же так, сестры не причащаются в воскресенье — это же малая Пасха! Матушка растерялась. Всем старцам угодить было трудно, но выход нашелся: причащаться во вторник, четверг и воскресенье! То есть вычитывать огромное правило ко причастию три раза в неделю, к каждому причастию писать помыслы, плюс еще и поститься в субботу — почему бы и нет. Конечно, эти правила были обязательны для всех.