Сыграй мне смерть по нотам... - Светлана Гончаренко

Самоваров, не будучи ребёнком, в восторг от Тверитина никогда не приходил. Обыкновенный был старик — сварливый и довольно вздорный, когда выпьет. Но Смирнов неподдельно посветлел лицом, когда заговорил о Матвее Степановиче.

В кабинете поэта Андрей Андреевич ничего не сдвинул, не тронул. Всё так же царил там огромный дубовый стол, крытый изумрудно-зелёным сукном. Старорежимные кляксочки темнели на сукне возле чернильного прибора. Прибор этот тоже был сделан в виде Маши и медведя: вокруг бронзовых сказочных героев росли могучие бронзовые грибы. Шляпки грибов приподнимались. Под ними обнаруживались яйцевидные углубления, внутренние стенки которых до сих пор отливали павлиньей зеленью давно высохших чернил. Самоваров мог поверить, что этим предметом дети действительно восхищались.

Рядом со столом стояла всё та же тверитинская плетёная корзина, и даже виднелась в ней какая-то бумажка. Стены пестрели снимками писателей с автографами. Самой крупной была фотография Вадима Кожевникова, а надпись на ней — особенно дружеской.

Штаб-квартира Андрея Андреевича (три пластиковые папки) скромно ютилась на плетёном столике, где Тверитин обычно держал бутерброды. Самоваровская коробка красовалась на прежнем месте.

— Этот? — удивился Андрей Андреевич, заглянув в коробку. — Такой невзрачный? «Я выбрал бы другую, когда б я был, как ты поэт»… Посмотрите, какой красавец вон тот, слева, с извилистыми ручками! И блестит он сильнее. Хотите, я вам его отдам вместо вашего?

Самоваров не хотел.

— Тогда оба возьмите! Не хотите? А тот ваш чайник, про который вы мне рассказывали? Это он? Берите!

Честный, но жадный до чайников Самоваров не смог отказаться. В конце концов, это была его вещь, собственноручно извлечённая из зловонного мусорного ящика и собственноручно же подновлённая и выколоченная. А Смирнов, чего доброго, её снова на помойку снесёт — невзрачных предметов он явно не признаёт.

Всё-таки Самоваров слегка покраснел, принимая чайник. Он даже почувствовал неуютную прохладу внутри, там, где у многих помещается гастрит, а у некоторых совесть.

— И от кофейку вы у меня не отвертитесь, — засмеялся Андрей Андреевич. — Это мы в пару минут устроим!

В оборудование штаб-квартиры вокального центра, помимо папок, входил и небольшой электрочайник, и банка крупитчатого растворимого кофе, и тубус одноразовых стаканчиков. Андрей Андреевич настелил на изумрудное сукно писчей бумаги, не тронутой пером поэта, и пригласил Самоварова к столу.

— Люблю кофе, — признался он. — Растворимый, конечно, не то. Паллиатив. Но мой из лучших! Я пью чашек по десяти в день, не меньше. И ничего — сплю отлично. Наоборот, если кофе не выпью, бессонница замучит. Странно? Но я читал, что есть кошки, которые спят от валерьянки.

— Я таких даже видел, — вежливо подтвердил Самоваров.

— Я бы и чаю мог вам предложить, — улыбнулся Андрей Андреевич. — Но боюсь, вам он не понравится. Вы, я слышал, знаток чая и мастер чайных церемоний?

Самоваров только пожал плечами. Ему очень хотелось разговориться с Андреем Андреевичем, но тот весело метался от темы к теме, и беседа не клеилась. А Самоваров собрался на Шелегина и на «Простые песни» невзначай как-нибудь выехать и посмотреть, что тогда станет с открытой улыбкой симпатичного музыканта.

Было заметно, что Андрей Андреевич тоже хотел разговора, и Самоваров знал даже, о чём — о Даше и о позавчерашней встрече в «Багатели».

Андрей Андреевич не заставил себя долго ждать.

— Я вас не сразу узнал в «Багатели», — решительно приблизился он к горячей теме. — Лицо у вас изменчивое, да и темновато было в зале. А мне ещё чужие проблемы решать пришлось. Слава Богу, разобрались!.. С детьми всегда трудности. У вас дети есть?

— Нет ещё, — сухо ответил Самоваров.

— Как и у меня. Мы, оказывается, с вами во многом сходствуем — так, кажется, говорили в старину? И мы умно поступаем, что с потомством не торопимся. Молодые родители — это каменный век. Ведь дети страшно обременяют, а хочется свободы, простора, удовольствий, карьеры. Потом детки вдруг вырастают в незнакомых взрослых людей, которым вы почему-то не слишком нравитесь. Общаться противно: сплошные взаимные обиды. Приходится дожидаться внуков — с этими больше лада бывает. Я всё это по своему педагогическому опыту знаю: и родителей, и детей много прошло через мои руки!

Самоваров слушал молча.

— А мы с вами лучше так сделаем: вместо внуков детей родим, — улыбнулся Андрей Андреевич. — Тогда родим, когда молодость уже определённо позади, прыть разного рода поутихла. Зато переделаны большие дела, есть успех, благополучие, стабильность — и немного усталости. Вот золотая пора для отцовства! Мой опыт подсказывает множество позитивных примеров такого рода. Ну, как, договорились?

Андрей Андреевич выразительно подмигнул, будто подбивал Самоварова родить детишек на пару, каким-то неведомым природе хитрым способом. Са

— Всегда с детьми трудности, — продолжил Смирнов. — Этой семье, Шелегиным, многие стараются помочь. Вы, может быть, не в курсе, но отец у них очень болен.

— Я слышал. Мне жена что-то говорила, — сказал Самоваров. — Он чуть ли не парализован и не может двигаться?

— Абсолютно! — вздохнул Андрей Андреевич, и лицо его стало скорбным. — Его жена бьётся из последних сил. Она работает у нас в филармонии и помогает моему хору с выступлениями. Я, как могу, стараюсь её поддержать. Да вы это и сами в «Багатели» видели! Иногда даже в дурацкую ситуацию попадёшь, а что делать? Измученная мать обращается ко мне как к знатоку детской психологии. Девочка совершенно её извела. Ребёнок очень сложный, обстановка в доме тяжёлая… Я пытаюсь объяснить Ирине Александровне, что влияют на её дочь и семейные неурядицы, и бурное половое созревание, и явно обозначившееся влечение к мужчинам. Трудно со всем этим справиться матери — женщине практически одинокой. Тем более что Ирина Александровна переутомляется на работе и дома, с больным мужем. Она на грани срыва…

Самоваров сочувственно покачал головой:

— Муж её к тому же не в себе, кажется?

— Это уже не человек, а лишь оболочка человека — слабая, пропитанная лекарствами, не способная существовать без ежеминутной чужой заботы. Я часто вижу его. Он сидит такой тихий, иссохший. Не верится даже, что эти руки, ноги, тело — живая плоть, а не какие-то неподвижные тряпки, брошенные в кресло. А лицо у него белое и немного перекошенное, со странным таким выражением: и не мысль в нём, как у обычного человека, и не настороженность, как у животного, а что-то непонятное и, кажется, опасное. Иногда просто мороз по коже дерёт, и понятно делается, почему в старину юродивых и полоумных считали святыми.

Андрей Андреевич уже выпил одну из своих десяти чашек кофе. Он задумчиво уставился на холмистые под снегом крыши, которые виднелись за окном. Батареи грели жарко, пахло старым домом, книгами, а со стен разнообразно и значительно посматривали советские писатели, склонив головы набок и дымя сигаретами и трубками.