Сентиментальный душегуб - Наталья Александрова

Не знаю уж, что они там сами между собой решили, только Володя мне и говорит, что насильно, мол, мил не будешь. Как же я, говорит, могу в Германию уехать? На кого же я вас-то с Ромочкой оставлю?

Старушка расчувствовалась и промокнула глаза вышитым платочком. Я и сама от такой душещипательной истории чуть не пустила слезу.

– Так вот и живем. Он меня навещает постоянно. Так сын-то не каждый о матери заботится, как обо мне зять.

– Так что же, от дочери вашей давно никаких вестей нет?

– Да уже год, считай, не писала и не звонила.

– Может, случилось с ней что-то?

– Нет, милая, ничего с ней не случилось, недавно художник один знакомый был там проездом, так все, говорит, у нее хорошо, и дом есть, и машина, и Герберт этот самый. Совести только нету – бросила мать и мужа, ни слуху ни духу.

История про Маргариту мне понравилась, однако надо будет еще над этим подумать, не все так просто. Одно только меня занимало: как Нина Ивановна сумела договориться с Ромуальдом, чтобы он так вовремя запросился на прогулку?

Я думала, что Володя проводит меня до парадной, но он поднялся со мной в квартиру. Лизавета укладывала ребенка спать, зять в коридоре пытался по телефону писать отчет по лабораторной работе, обстановка для приема гостей была не самая подходящая, но Володя не уходил. Он топтался в прихожей и вздыхал, пришлось провести его в комнату.

– Ну что, – выдавил он из себя, – обсудили с тещей мою семейную жизнь?

– Она сама начала, – смутилась я, – я специально не расспрашивала.

– Знаю, – вздохнул он, – это она из лучших побуждений, хочет мою личную жизнь устроить, виноватой себя чувствует из-за жены.

Он так и сказал – жены, не бывшей жены, а, так сказать, существующей. Все ясно – страдает от ревности и оскорбленного самолюбия, не может ее забыть. Но при чем здесь я? Он поймал мой выразительный взгляд, устремленный на компьютер, действительно, мне бы надо еще сегодня поработать, и поднялся.

– Я пойду, – на лице его отражалась неуверенность, – но мне не хочется от тебя уходить.

Мне уже начинало все надоедать, поэтому я потихоньку теснила его к двери, не забывая придавать лицу вежливо-доброжелательное выражение.

– Мы еще увидимся, дорогой, обязательно.

Он уперся спиной в закрытую дверь, взял меня за руки, положил их к себе на плечи, потом крепко меня обнял и поцеловал.

Что ж, все мои домыслы относительно сексуальных меньшинств можно спокойно отбросить. Поцелуй был достаточно страстным и абсолютно мужским, хотя немного странным. Но во мне он пробудил только одно чувство: я дико разозлилась. Очевидно, все же у Владимира Ивановича не все в порядке с психикой, потому что, когда мы были у него дома в тишине и покое, он от меня шарахался. А здесь, когда за дверью в два голоса орут зять и младенец, он вдруг лезет целоваться! Пока я размышляла, как мне отреагировать, этот ненормальный отпустил меня, опрометью бросился в прихожую, схватил свою одежду и ушел, не сказав ни слова попавшейся ему навстречу Лизавете. Лизка выразительно на меня посмотрела и покрутила пальцем у виска. Я только махнула рукой.

Уже лежа в постели, я поняла, почему его поцелуй показался мне несколько странным – все дело было в бороде.

Через два дня Володя с Ромуальдом встретили меня после работы.

– Привет, – обрадовалась я, – а ты что такой грустный? Неприятности?

– Ага, – кивнул он, – и у меня тоже.

– А у кого еще?

– У Аделаиды, ее убили.

Я посмотрела на него внимательно и увидела, что он не шутит. После моих наводящих вопросов он рассказал, что Аделаиду убили позавчера, в тот день, когда мы с ним были в гостях у Нины Ивановны, ее зарезали ножом и вроде бы ограбили.

В ответ на мой вопрос, почему же он так расстраивается, ведь он сам говорил, что Аделаиду терпеть не может, и не он один, Володя показал мне повестку к следователю.

– Почему тебя вызывают?

Он пожал плечами и ушел, предупредив, чтобы я, если встречу, ничего не говорила его теще.

Владимир Иванович зашел в кабинет. Кабинет был довольно просторным, но, на взгляд художника, совершенно безликим, он не носил на себе отпечаток личности своего хозяина, вернее – хозяйки. Следователем была представительная дама в районе пятидесяти. Может, и больше, Пятаков никогда не умел правильно определять возраст женщин.

Анна Николаевна Громова оторвалась от бумаг и посмотрела на вошедшего поверх очков.

– Пятаков Владимир Иванович?

– Совершенно верно. А мне как вас прикажете называть? Товарищ следователь? Или теперь положено – господин следователь? Госпожа следователь?

Громова поморщилась:

– Называйте меня Анна Николаевна. И прошу вас серьезно отнестись к нашему разговору. В конце концов, убита ваша знакомая, и такой тон, который вы избрали, кажется мне здесь неуместным.

– Простите, – смутился Пятаков, – я впервые у следователя, очень нервничаю.

– Ничего страшного. Давайте перейдем к делу. Присядьте, пожалуйста, разговор у нас будет долгим, и смотреть на вас снизу вверх мне неудобно.

Пятаков сел на жесткий стул. Он действительно чувствовал себя не в своей тарелке, и с каждой минутой его нервозность только усиливалась.

– Итак, расскажите мне, пожалуйста, как давно вы были знакомы с покойной Аделаидой Самсоновной Верченых и каковы были ваши отношения.

– Сейчас… дайте подумать. Она появилась в Питере, то есть тогда еще в Ленинграде, году в восемьдесят шестом или восемьдесят седьмом. Приехала она из Самары. Опять-таки, это теперь она – Самара, а тогда это был Куйбышев.

Сначала Аделаиду никто особенно не заметил, но очень скоро ее хватка проявилась в полной мере. Вдруг ни с того ни с сего устраивают ее персональную выставку в Голубой гостиной…

– Что это за гостиная такая? – прервала художника Анна Николаевна.

– Голубая гостиная? – Пятаков так посмотрел на собеседницу, как будто она спросила его, куда впадает Волга. – Голубая гостиная ЛОСХа… то есть, я хочу сказать, Союза художников. Это выставочный зал в помещении Союза художников на Большой Морской. Там все время проводятся выставки, то коллективные, то – персональные.

– Так почему же вы удивляетесь, что там устроили выставку Верченых?

– Как вы не понимаете? – чуть не закричал Владимир Иванович. – Выставки в Голубой гостиной заслуженные члены Союза дожидались тогда многие годы, и то, как правило, выставлялись в коллективе, а тут приезжает какая-то мымра из провинции, еще и в Союз-то не вступила, и вдруг – на тебе, персональная выставка. На открытии присутствует Свинкина из отдела культуры обкома партии! И Свинкина с Аделаидой чуть ли не целуется на глазах у всего вернисажа. Тут все всё поняли – с Аделаидой надо держаться осторожно, как с противопехотной миной. То ли у нее были какие-то крутые обкомовские связи, то ли она негласно служила в органах, то ли просто у нее был талант находить себе подруг среди влиятельных дам, короче, сразу после этой выставки ее принимают в Союз художников, и она двигается вперед, как бульдозер, только успевай отскакивать.