Зять для мамы - Ирина Словцова

– Вы где? – Наконец он открыл совершенно ясные, чистые глаза, как будто только что не мучился от боли в спине.

– Мы еще в тренерской.

– Вези, Юра, его в приемный покой, к нам. Я сейчас буду. – Валентин уже сидел на диване. – Мариша, будь другом, сделай лицо попроще и дай мне, пожалуйста, вон ту ампулу и шприц.

Она знала по себе: говорить что-либо бесполезно, если речь идет о детях. Молча принесла ему анаболик, шприц, вату, спирт. Он сделал себе укол в бедро. Пока лекарство не начало действовать, стал звонить своему приятелю.

– Серега, у тебя машина на ходу? Подвези меня до клиники. Борьке челюсть сломали на спарринге, а у меня машина стоит.

Марина положила перед ним джинсы, свитер, ботинки и стала одеваться сама.

– А ты куда? – Лицо Валентина постепенно оставлял серый оттенок, и оно розовело.

– А я с тобой. Как я тебя в таком состоянии одного пущу?

Он не сопротивлялся – до поры до времени. Приехал его друг и коллега Сергей Дьяченко, помог погрузиться в машину, по-джентльменски распахнул заднюю дверцу перед Мариной… А через пятнадцать минут, подчиняясь «просьбе» Валентина, высадил у подъезда ее собственного дома.

– Марина, не волнуйтесь. Мы взрослые ребята, и нам, честно говоря, ваша помощь сейчас не понадобится. Отдыхайте, вы и так за день поволновались… Мы Борюську прооперируем, и я Валентина доставлю домой в целости и сохранности. Если хотите, даже заеду за вами на обратном пути.

– Честно? – для порядка уточнила Марина.

– Зуб даю, – улыбнулся Дьяченко и почти побежал к машине, из которой уже полностью пришедший в себя Скурихин начал орать:

– У нас времени мало, а вы любезничаете…

…Конечно, Дьяченко ее обманул. Операция Бориса затянулась. Валентин остался досыпать у себя в отделении, а утром ему стало хуже, и его положили в травму. Так они с сыном целую неделю провели на разных этажах больницы.

– Зато пообщались, а то ведь все времени нет специально в гости заехать. – Валентин был закоренелый оптимист. Травма еще давала себя знать. Он чуть прихрамывал, но дома сидеть отказывался категорически – вышел на работу. С Борисом все было в порядке, и он постепенно приступал к тренировкам.

Как ни откладывала Марина разговор с Ипполитом про Алену, а понимала, что он неизбежен. Она давно догадалась о его чувствах к дочери и была уверена, что, возможно, первоначально он тоже, как и дочка, считал, что отношения их носят скорее рыночный или партнерский характер. Но их совместная жизнь нисколько не отличалась от супружеской. Они встречались с друзьями, ходили на какие-то вечеринки, что-то вместе обсуждали, ссорились. И они спали вместе. Марина прекрасно помнила, как Ипполит смотрел на ее дочь во время отъезда, как ждал от нее писем, как искренне тосковал. И вот теперь ей предстояло вручить ему письмо о том, что его любимая собирается замуж. Как он прореагирует на Аленины слова, она даже предположить не могла. Одно только обстоятельство облегчало ситуацию: он был «на ногах». Он работал, он мог себя содержать и теперь мог совершенно спокойно решать свои проблемы. Он был свободен в выборе. Марина уже сообщила ему о том, что есть возможность оформить отсрочку по медицинским показаниям. Главное теперь – не попасться до того, как необходимая сумма будет собрана, проплачена, а бумаги оформлены.

Она решила, что поговорит с ним днем, прежде чем он отправится в свою хамонерию, но в последний момент отказалась от разговора. Она просто положила перед ним листок с текстом Алениного письма и ушла к себе.

В квартире было тихо, бабушка отдыхала в своей комнате, телевизор не работал. Примерно через полчаса тишины Марина услышала, как хлопнула уличная дверь. Она выбежала в коридор: дверь в комнату молодых была распахнута, Ипполит ушел.

Он не вернулся ни в двенадцать ночи, ни через час. Она знала, что ресторан закрывается примерно к часу, но администратор там еще остается. Марина позвонила узнать, не случилось ли что с их сомелье.

– Да нет, он ушел, как всегда, в половине двенадцатого, – ответили ей.

Всю ночь она просидела, не расправив постель и положив перед собой трубку стационарного и мобильного телефонов. И вдруг вспомнила, что она не удосужилась снабдить его мобильным телефоном, да он и не нужен был раньше – большую часть дня, если не ходил на собеседования по трудоустройству, Ипполит был дома.

Утром раздался звонок. Незнакомый ей парень сказал, что звонит по просьбе Пола.

– А почему он сам не смог позвонить? – Она подумала, что, может быть, он обиделся на нее и теперь не хочет разговаривать. – Что с ним?

– Он в милиции, – объяснил молодой человек. – Он в парке под облаву попал.

– А где он сейчас? Где это все находится?

Она записала адрес на каком-то клочке бумаги и стала собираться.

Она, видимо, слишком громко кричала и разбудила мать. Та поняла только одно: Ипполит не вернулся домой и с ним что-то случилось. Марина одевалась под рефрен материных речовок: «Это ты во всем виновата», «Это ты нашла ему эту дурацкую работу», «Это на твоей совести».

Она вызвала такси, дождалась звонка диспетчера, сообщившего, что машина у подъезда, и наконец захлопнула за собой дверь, оставшись наедине со своими невеселыми мыслями.

* * *

…Заведение, где содержали Ипполита и таких же, как он, горемык, приятным назвать было сложно. Казенное здание, темные мрачные коридоры. Ей разрешили с ним встретиться и провели в грязную комнату с ме–белью, которая уже давно нуждалась в ремонте. Перед тем как привести Ипполита, молодой милиционер (в их знаках отличия она совершенно не разбиралась) сказал ей «по секрету», что у нее есть шанс «сына отсюда вытащить, если в течение трех суток принести деньги начальнику. Тут механизм отработан. Мы ловим – вы платите – мы отпускаем. Вы не платите – мы отвозим их по месту призыва».

В комнатуху вошел Ипполит, бледный, с синяком под глазом. На его светлой летней куртке болтался с мясом вырванный карман. Они посидели молча, наконец Марина, обретя дар речи, спросила:

– Зачем ты это сделал? – Она была уверена, что он нарочно пошел в этот парк, потому что даже Алена знала, что там вечно устраивают облавы во время призывов. И парк совершенно не входил в его маршрут ни домой, ни из дома.

– Мне надоело прятаться. – Его голос звучал устало. – Вы сами говорили, что я должен вести себя с до–стоинством. Мне только двадцать. И что, еще восемь лет такой жизни?

– Какой жизни? У тебя все еще только началось, ведь все уже устроилось? Послушай, мне уже сказали про деньги, которые нужны, чтобы тебя откупить. Полечка, мы тебе поможем.

– Я не хочу никакой помощи. Да и у вас нет таких денег.

– У меня нет – у моих друзей есть. В конце концов я к твоему отцу обращусь. Он не может отказать.