Тот, кто виновен - Себастьян Фитцек

Она закричала от страха, заплакала, закрыла глаза. Ей так хотелось убраться прочь отсюда; оказаться где-нибудь далеко-далеко, лучше всего дома, с мамой и папой, перед телевизором, с горстью шоколадных чипсов во рту, Мистером Триппсом на коленях (интересно, он все еще у Денниса?), и чтобы на экране: мультфильм, кастинг-шоу, реклама, да пусть даже детская научная передача с этим бородатым парнем, где рассказывают всякую всячину – о пищевых красителях, силе притяжения, радуге или полиспасте, но только не о том, как освободиться из плена и сбежать от похитителя… Подожди-ка! Или все-таки рассказывают?

Йола снова открыла глаза, посмотрела на балку, которая придавила ей ноги, завела руку назад, нащупала шершавый камень, подумала о полиспасте из последней серии детской телевизионной передачи и вспомнила единственное, спасительное слово, которое только что пронеслось у нее в голове: рычаг!

Она потянулась назад. Обеими руками схватилась за камень. На какой-то миг она почувствовала себя как на пыточной скамье (отлично, подумала она, все Средневековье за один день: сначала костер, потом пыточная скамья) и поняла, что больше не может выносить эту боль, которая то пульсировала, то колола, но чаще всего обжигала огнем, особенно когда она двигала левой ногой. В конце концов ей удалось обеими руками перетащить камень вперед. Прежде чем он выпадет у нее из рук и раздавит грудную клетку, Йола решила сама положить его себе на грудь – вследствие чего не могла больше свободно дышать. Валун придавил ее, как свинцовый груз.

Ей ужасно хотелось посмотреть налево, на бывшего Безликого, чье лицо она теперь знала, но Йола очень боялась, что ее взгляд уткнется в дуло пистолета. Наконец она не выдержала, покосилась в сторону и была сбита с толку. Киллер смотрел на нее и кивал, словно точно знал, что она собирается делать. Он не двигался. Казалось, что он хочет дать ей фору, как в игре в прятки, когда считаешь до десяти, прежде чем идти искать.

Йола лихорадочно схватилась за камень, приподняла его на несколько миллиметров и подвинула вниз, между ног. К счастью, они были раздвинуты достаточно широко, иначе затея была бы бесполезна.

Как Йола и надеялась, валун оказался выше ее колен.

Но недолго.

Она выпрямилась, с криком выпустила из себя боль – так громко, что из кроны дерева над ее головой выпорхнули две птицы, – вытерла дождевые капли с лица и принялась за работу. Обеими руками, как крот, сантиметр за сантиметром она копала углубление между ногами – за камнем и перед балкой. Из-за дождя почва была податливая, и углубление постепенно превращалось в лунку, а потом и в настоящую яму.

Краем глаза Йола заметила какое-то движение. Она завизжала, не поворачивая головы, и начала рыть еще быстрее, предостерегая себя не пробовать слишком рано. У нее только один шанс.

Полминуты спустя, когда свело пальцы правой руки, Йола решила рискнуть. Она обхватила камень, сдвинула его вперед и повернула вокруг своей оси, так что он опрокинулся и попал в вырытую ямку у нее между ног.

Получилось!

Камень сидел почти идеально – его верхний край всего несколько миллиметров не доставал до балки, которая, как и прежде, лежала исключительно на бедрах Йолы. Возможно, не будь ее ноги так повреждены (насколько сильно, она – хотелось надеяться! – уже скоро увидит), ей даже удалось бы вытащить их из-под этого столба, но при такой боли у нее не было шанса. Во всяком случае, без камня, который она как раз опустила в ямку.

Йола засмеялась от радости, хотя понимала, что сделано лишь полдела и немой рядом с ней… Неет!

Она посмотрела налево – киллер находился даже не на расстоянии вытянутой руки от оружия.

Быстрее. Быстрее. Быстрее.

Йола подгоняла себя, рыла справа и слева от ног, под коленками, на которых лежала балка, и чувствовала, как под тяжестью бревна ее ноги вдавливаются вниз, чем больше земли она достает. И чем глубже погружались ее ноги, тем больше бревно опускалось на камень.

На мою точку опоры, которую я подсунула под столб!

– Да-а-а-а…

Йола торжествующе засмеялась, когда перестала чувствовать вес балки. Получилось!

Бревно, которое все это время, словно тисками, зажимало ее измученные ноги, словно парило в воздухе. Оно лежало на валуне, его концы слегка колыхались, как качалка на детской площадке.

Йоле оставалось лишь выбрать сторону (она выбрала левую). Слегка надавила на край бревна и подтянула к себе явно здоровую правую ногу, потому что та не причиняла ей никаких мучений, в отличие от левой, которую высвободила, чуть опустив правый конец балки.

В ту самую секунду, когда Йола увидела свою левую берцовую кость, которая как обломанный сук торчала сквозь кожу чуть ниже колена, она услышала громкий щелчок и поняла, что уже слишком поздно. Что она проиграла.

Она закрыла глаза и не решалась посмотреть влево, где киллер дотянулся до пистолета и снял его с предохранителя.

МАКС

«На этот раз удача на моей стороне», – подумал я, по крайней мере, в первый момент, но в жизни часто бывает так, что по наивности и неведению мы радуемся не тем вещам; в данном случае это был стоящий поперек улицы мусоровоз, который при попытке обогнуть припаркованную вторым рядом машину задел ехавший навстречу автомобиль, – и теперь Альт-Штралау была блокирована в обе стороны, а серый автофургон, за которым я гнался, попал в пробку.

Так делать нельзя, – слышал я детский голос Йолы в более ранней версии, сокращая расстояние между мной и автофургоном. Но нас разделяла еще как минимум половина футбольного поля.

Так делать нельзя.

Любимое предложение Йолы, когда ей было три года и все, что ее не устраивало (например, когда я поливал ее водой из садового шланга, в шутку предлагал глоток своего утреннего кофе – фу-у-у-у – или рассказывал ей о злой ведьме, которая хочет поджарить Гретель в печи), она комментировала этими тремя словами: «Так делать нельзя!»

По ночам, когда я смотрел на нее спящую, – дверь приоткрыта ровно настолько, чтобы проникающий из прихожей свет способствовал спокойному засыпанию Йолы, но был не настолько ярким, чтобы потревожить, если она вдруг ненадолго проснется, – когда я фиксировал ее типичным рентгеновским взглядом, каким смотрят все родители маленьких детей, пытаясь в полутьме понять, дышит ли их ребенок, у меня каждый раз разрывалось сердце, когда я представлял себе, что и моя девочка может оказаться среди тех, о которых сообщают в вечерних новостях или пишут в утренней газете: украли, похитили, надругались. Моя малышка, которая больше не будет засыпать в своей маленькой, купленной на вырост раздвижной кровати и видеть сны с феями, а, беззащитная, столкнется с насилием, которому не сможет противопоставить ничего, кроме слез, и, возможно, еще «Так делать нельзя!» робким шепотом.

С годами мои мрачные переживания нисколько не ослабли, но с тех пор, как начал писать, я научился переносить их из моего сознания на бумагу. Я воспринимал свою работу как некую терапию, сочинительство – как процесс осмысления иррациональных страхов, свои книги – как эффективные громоотводы. Теперь, когда это действительно произошло и Йола находилась во власти бесцеремонных безумцев, предполагаемого сообщника которых я в настоящую секунду преследовал пешком, у меня не оставалось времени, чтобы задуматься о своей ошибке; это было скорее ощущение, чем осознание, что Йола, возможно, стала старше, но все так же нуждается в защите. И что я не осмыслил страхи, а просто отгонял их от себя.