Варяжский круг - Сергей Михайлович Зайцев

Ярослав сказал Бересту:

– Хорошо! Но вот ты, жалеющий команов, и отгонишь команам полстада! Да не забудь, игрец Петр, помянуть меня добрым словом, когда эти малые дети, подросши, возьмутся сдирать с тебя кожу…

Злились отроки и молчали. Бросали на игреца косые взгляды, но полстада отсчитали быстро.

В городке Олешье оставили караван. Купцам здесь предстояла остановка дней на пять-шесть: прикупить продовольствия, запастись водой, починить суда, а заодно потолкаться в местных торговых рядах и разузнать новости – что куда выгоднее везти. Голодного спросят, нужен ли в его краю хлеб, богатого поманят янтарем, многодетного – медом, а тщеславному покажут смоленские и новгородские меха, при этом губы сложат дудочкой, станут на те меха дуть, глядеть же будут в глаза покупателю. Если сомнения увидят – развеют сомнения.

Тиун Ярослав торопился обратно. Чадь свою далеко не отпускал. Только и разрешил отрокам распродать то, что взяли с боем из половецких переметных сум и из отбитого оружия кое-что. Сам же Ярослав призвал к себе Воротилу, олешенского воеводу, и передал ему от князя Мономаха около ста гривен кун, боярское жалованье за полгода. Приняв серебро, довольный воевода сказал, что мера княжеского ума равна мере княжеской щедрости. После этого он припомнил, что при Великом князе Святополке Изяславовиче все годовое жалованье воеводы легко можно было нанизать на три пальца. Воевода сравнил скаредность с трусостью, но не сумел сразу указать, что из этих двух зол худшее. Лях Богуслав, который здесь оказался, порадовался возможности ввернуть в разговор едкое слово о жадном князе и с удовольствием разрешил затруднение олешенского воеводы, приравняв скаредность к трусости. Еще Богуслав сказал, что Святополк как будто был смел, но не потому смел, что смел, а потому, что на него никто не нападал. Святополк прятался за спину опального ныне Путяты Вышатича, своего тысяцкого, и обделывал за той спиной свои тайные дела. «О-о! – восклицал лях Богуслав. – Святополк с радостью поотсекал бы своим воеводам все пальцы, лишь бы не расставаться с накопленным серебром. А между тем даже половцам известно, что жадный никогда не будет богатым».

* * *

Ярослав заметил, что все его отроки уже вернулись. Пришли даже самые лихие и необузданные, недопили вина. Жаждущие женщин – не ослушались, оставили женщин в постелях, пришли. Не было одного Эйрика.

И Ярослав сказал Бересту:

– Вот, Петр! Едва только вошли мы в Олешье, как исчез твой Эйрик. Видно, Рагнар, тот немногословный купец, нашел все же слова и сумел сманить Эйрика в поход на Месемврию. Видно, сумел Рагнар убедить его в том, что из двоих тот удачливее, кто уходит дальше.

Выслушав тиуна, Берест отправился на поиски Эйрика. Он знал, что Эйрик только и собирался поглядеть на скейд издали и этим развязать последний узелок, связывающий его с далекой Биркой. Эйрик побаивался увидеть Рагнара, а тем более – услышать его. Знал, что Рагнар всякого может склонить на свою сторону. Поэтому Эйрик хотел остановиться подальше от пристани, на первой из улочек, с которой можно было бы увидеть варяжский корабль, хотел посмотреть на него оттуда и вспомнить Бирку.

Недолго искал игрец, ведь Олешье – городок небольшой, хоть и важный, и шумных мест в нем мало. Берест прошел по шумным местам: по пристани, по торговым рядам, свернул к воротам, заглянул к нескольким продавцам вин. И наконец нашел Эйрика в тени лачуги одного известного торговца. Он сидел возле старой рассохшейся бочки из-под вина в обществе Ингольфа Волка, берсерка. Оба были сильно пьяны. У того и другого были выпачканы в крови руки и на порванных светлых рубахах тоже пятнами алела кровь. Эйрик и Ингольф держали в руках широкие чаши, наполненные светло-розовым вином, и говорили друг другу торжественные речи. При этом вино сильно расплескивалось на колени и плечи самих говорящих, но те не обращали на это внимания. Обнаружив же почти пустые чаши, вновь подзывали к себе винодела. Торговец все посмеивался, Эйрику прислуживал с особым почтением: то одно блюдо подносил, то другое, и все заглядывал в глаза. А Эйрик не скупился на серебро.

Игреца встретили с восторгом. У Ингольфа при этом сильно косил один глаз. Оба попытались подняться, но в пьяной своей неловкости только опрокинули блюдо с вареной рыбой и остались сидеть. Ингольф сказал игрецу, что Эйрик – настоящий берсерк и что он мечтал бы иметь такого сына. Но у Ингольфа не было ни сыновей, ни дочерей, потому что женщины не любили его и избегали. Женщины не хотели иметь от него потомство, боялись его, как злобного эльфа, считали бешеным. Одну женщину было Ингольф взял силой, и она удачно зачала. И Ингольф уже радовался, и решил осесть возле этой женщины. Но женщина стала тайком пить собачье молоко и этим изгнала плод.

Далее Ингольф рассказал, что были здесь недавно три купца-комана из Сурожа, и держали они себя заносчиво, и шумели, и, как ему показалось, громко насмехались над его косым глазом. Тогда Ингольф очень пожалел, что не было при нем его свистящей секиры, и подошел к команам, и спросил их, разве могут быть купцами вонючие козлы. Но те не знали языка и поэтому ничего не поняли. Ингольф опять спросил команов, могут ли они, вонючие козлы, сосчитать хотя бы до трех. Снова ничего не поняли половцы. Однако нашелся добрый человек, перевел сказанное. Команы, услышав, без промедления кинулись в драку. А были они все рослые и тяжелые, и трудно пришлось бы Ингольфу в схватке с ними, хоть Ингольф и славный берсерк и покрутился знатно. Но оказался поблизости Эйрик. И помог Ингольфу. Вдвоем они легко справились, разметали сурожских команов.

Эйрик сказал, что так и не успел посмотреть на скейд Рагнара, не развязал последний узелок, связывающий его с родной Биркой. Зато, сказал, сумел он завязать крепкий узелок побратимства с Ингольфом. А это многого стоит!

Ингольф сказал:

– Не ходи, Эйрик, смотреть на корабль. Не прощайся с уходящими в море. Давай, Эйрик, расстанемся так, будто встретиться нам предстоит завтра!

И они подозвали винодела, взяли у него чашу для Береста и втроем выпили за произнесенные Ингольфом слова.

Ничуть не удивился Ярослав Стражник, когда увидел Эйрика, вернувшегося вместе с игрецом. В словах же его было одобрение:

– Вот как! Мои глаза опять видят Эйрика, сына Олава из Бирки! Для него настало время совершить поступок– и он совершил его. И не ошибся. У нашего Олава достойный сын – всем хорош, и даже смеет пренебречь судьбой!

На это Эйрик ответил висой:

В устах разумного

Слово бесценно!

Ты, вдохновитель битвы, —

Как скала в начале пути.

От скалы отправляясь,

Бесстрашный витязь

Поклялся бы —в Гардарики,

Обратно к скале прийти.

– Передо мной сегодня открылось много дорог, – сказал Эйрик. – Но они не показались мне лучшими, чем та, по которой я иду.

Нa князя Владимира Мономаха молились простолюдины. Во имя его в церквях ставили свечи. Молились и радовались, спешили отдышаться после Святополкова ростовщического угара. Молились и боялись – не молод Владимир. Шестьдесят лет. Долго он шел к Киеву: от города к городу, от дружины к дружине, от стола к столу. К престолу.