Оцепенение - Камилла Гребе

– Я пойду с тобой, – заявляет она тоном, не терпящим возражений.

– Может, подождем пару дней?

Стина задумывается.

– Хорошо. Подождем пару дней. А сейчас иди домой и ложись спать, Пернилла. Тебе нужен отдых. Звони в случае чего. Даже посреди ночи. Нельзя быть одной в такой ситуации.

– Хорошо.

Я поднимаюсь. От спиртного у меня горят щеки и слабеют коленки.

– Спасибо.

Стина тоже встает, подходит и сжимает меня в объятиях.

– В трудные минуты люди должны держаться вместе, – шепчет она мне на ухо.

Мой взгляд падает на фото ее сына Бьёрна на столе.

У него густые светло-рыжие волосы и лицо все в веснушках. Светло-серые глаза и пухлые губы. Длинные волосы и крупный рот придают ему сходство с актрисой Лив Ульманн в молодости.

Стина выпускает меня из объятий.

– Все будет хорошо, вот увидишь, – повторяет она. – Все наладится.

И я ей верю.

С этими мыслями я покидаю магазин. Но уже по дороге к метро ко мне возвращается тревога. Мысли мечутся в голове.

Я думаю о матери. О том дне, когда она погибла в автокатастрофе по дороге к нам. Слезы снова текут из глаз, но теперь я думаю о Самуэле. Я молюсь за него.

Боже, храни Самуэля, укажи ему верный путь. Позволь ему вернуться к Тебе. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ему наладить свою жизнь. Во имя Иисуса. Аминь.

Но Бог молчит.

Как и Самуэль этим прохладным летним вечером.

И еще одна вещь меня беспокоит.

Когда Самуэлю было три года, внезапно объявился Исаак. Как ни в чем не бывало.

Не знаю, о чем он думал, почему надеялся, что сможет вот так просто войти в нашу жизнь и начать играть роль отца Самуэля.

Я объяснила ему, что это невозможно, что я уже рассказала Самуэлю и всем знакомым, что его отец умер и что мы построили жизнь, в которой ему нет места.

Исаак расстроился и умолял меня поменять решение. Пытался поцеловать меня во время встречи в кафе.

Я снова была близка к падению. Он был так же хорош, как и когда мы познакомились, хотя состриг волосы и устроился на работу в магазин пластинок в Сёдермальме.

Но мне удалось устоять перед искушением. Хоть чему-то я научилась на своих ошибках.

Исаак продолжал настаивать и заявил, что пойдет к властям и потребует разрешение на общение с сыном.

Я испугалась.

Он был биологическим отцом, кто знает, что могло произойти, обратись он к властям.

И мы заключили договор.

Я разрешила Исааку навещать Самуэля два раза в год – на Рождество и на день рождения, а он взамен пообещал не раскрывать правду о своем отцовстве.

Так и вышло.

Самуэлю я сказала, что Исаак мой старый друг, у которого нет семьи, отчего ему очень одиноко. Он добросовестно навещал нас два раза в год между 3 и 15 годами Самуэля, а потом он переехал в Евле и стал появляться все реже и реже.

Насколько мне известно, он никогда не женился и не завел детей.

Говорят, мальчикам важно иметь перед глазами мужской пример. Особенно таким проблемным мальчикам, как Самуэль. Интересно, каким бы он вырос, если бы Исаак принимал более активную роль в его воспитании?

Но я сделала то, что считала лучшим для Самуэля, как когда-то мой отец для меня.

Может, грех в нашем роду и есть, но совсем не тот, который я думала. Может, он в том, что мы не разрешаем детям общаться с людьми, не желающими жить по нашим правилам. Правилам, которые мы сами придумали.

Это грех запрещать детям общаться с родителями.

На станцию прибывает поезд, двери открываются, я захожу в вагон и сажусь у окна.

Я могу уйти из общины.

Не знаю, откуда такие идеи, раньше я об этом никогда не думала. Эта мысль меня ужаснула.

Нет, не могу.

Да и зачем?

Ответ на этот вопрос мне тут же становится ясен: из-за желания жить по нравственным нормам Евангелия мы с Самуэлем и оказались в такой ситуации. И из-за того, что я отказывалась поверить в то, что у Самуэля серьезные проблемы, которые не решить молитвами и рыбьим жиром.

А теперь ничто больше не держит меня в церкви. Кроме друзей.

И Бога.

Но никто же не просит меня бросать Бога? Речь идет только об общине.

Эти мысли меня пугают. Как мне вообще пришло в голову, что я могу оставить общину. Это немыслимо. Решаю пока об этом не думать. Достаю мобильный и звоню подружке Самуэля Александре или кем там она ему является.

Спросить я, конечно, не отважусь.

Она берет трубку после трех гудков, но радость в голосе пропадает, стоит ей услышать, кто звонит.

– Я не знаю, где он, – поспешно отвечает девушка. – Не видела его с понедельника.

– А по телефону вы говорили? – спрашиваю я.

Возникает пауза. Поезд останавливается на станции «Телефонплан», и женщина напротив поднимается, чтобы выйти.

– Нет, – отвечает она. – Мы поссорились…

Она не заканчивает фразу. Я слышу музыку на заднем фоне.

– Не знаешь, где он может быть?

– Нет. Полиция меня расспрашивала. У Лиама они тоже были. Понятия не имею, во что Самуэль вляпался, но предполагаю, что он решил затаиться. Раз полиция его разыскивает.

Я прошу ее связаться со мной, если Самуэль объявится, и прощаюсь.

Тревога нарастает, а с нею и боль в груди. Меня подташнивает. Образы Самуэля, отца, матери, мелькают перед глазами.

Милый Самуэль.

Мое сокровище.

Как мы до такого дошли? Я же всегда думала, что поступаю правильно.

Афсанех причесывает Наде волосы крохотной розовой расческой. Закончив, присаживается на стул рядом со мной.

– Разве ей не пора проснуться? – спрашивает она, не глядя на меня, словно это не вопрос, а мольба к высшим силам или крик отчаяния.

– Они говорили, что это займет время, – отвечаю я.

– Но прошло уже несколько дней.

– Может, речь идет о неделях.

Афсанех ерзает на стуле.

– Я не могу так долго ждать.

– У нас есть выбор?

Открывается дверь, и входит Деннис.

Он один из врачей, прикрепленных к Наде. Он молод, и поэтому Афсанех ему не доверяет.

Меня его юный возраст не смущает. По опыту знаю, что молодые врачи, а также полицейские часто имеют прекрасное образование и здоровые амбиции. Они еще не стали жертвой системы, не выработали в себе цинизм и равнодушие по отношению к людям.