Графиня Солсбери - Александр Дюма

Уильям ушел, а женщины снова погрузились в свои мечты; отвлек их удар колокола, пробившего девять часов, и теперь они сидели молча, пытаясь восстановить ход своих мыслей, прерванный трагическим рассказом королевы; печальные впечатления от него если не совсем развеял, то все же несколько смягчил приход Уильяма и последовавший за этим разговор. Вот почему они не обратили внимания на крик «Кто идет?», долетевший до них как сигнал о немаловажном событии, и даже не слышали, как вернулся Уильям; он подошел к королеве, и, видя, что к нему не спешат обратиться с вопросом, сказал:

— Я очень огорчен, ваше величество, но ничто из того, на что я надеялся, вероятно, со мной никогда не случится, ибо те новости, за которыми я должен был бы отправиться, сами прибыли к нам. Решительно, я гожусь лишь на то, чтобы охранять старые башни этого древнего замка, и мне необходимо с этим смириться.

— Что я слышу, Уильям? — воскликнула королева. — Неужели вы говорите о новостях? Значит, приехал кто-то из армии?

Аликс же молчала, но смотрела на Уильяма таким умоляющим взглядом, что юноша ответил больше на это молчание, нежели на вопрос королевы.

— Два этих человека заявляют, что едут из армии и утверждают, будто им поручено передать послание от короля Эдуарда. Должно ли допустить их к вашему величеству?

— Сию же минуту! — вскричала королева.

— Несмотря на поздний час? — осведомился Уильям.

— В любой час дня и ночи тот, кого посылает мой повелитель и господин, для меня желанный гость.

— И, надеюсь, желанный вдвойне, — послышался от двери молодой, звонкий голос, — не правда ли, прекрасная моя тетушка, если зовут его Готье де Мони и несет он добрые вести?

Королева вскрикнула от радости и встала, протянув руку рыцарю; тот с обнаженной головой (свой шлем, входя в комнату, он отдал какому-то пажу или оруженосцу) приблизился к дамам. Спутник же его в шлеме с опущенным забралом остался у двери. Королева была так взволнована, когда увидела, как перед ней в поклоне склоняется вестник счастья, и почувствовала на своей руке его губы, что не смела задать ему ни одного вопроса. Аликс же дрожала всем телом. Уильям, догадываясь, что творится в ее сердце, прислонился к стене из резного дуба, чувствуя, как у него подкашиваются колени, и старался скрыть в полутьме свое бледное лицо и пылкий взгляд, устремленный на Аликс.

— Значит, вас прислал мой повелитель? — наконец прошептала королева. — Скажите же, чем он занят?

— Он ждет вас, ваше величество, и поручил мне привезти вас к нему.

— Неужели это правда? — воскликнула королева. — Значит, он вступил во Францию?

— Он еще не вступил, прекрасная тетушка, зато мы, побывавшие там, выбрали колыбелью для вашего сына замок Тюн, настоящее гнездо орла, подобающее королевскому отпрыску.

— Объяснитесь яснее, Готье, ибо я ничего не понимаю, хотя так рада, что боюсь, как бы все это не оказалось сном. Но почему рыцарь, пришедший с вами, не снимает шлем и не подходит к нам? Неужели он, сотоварищ герольда добрых вестей, боится, что наше королевское величество плохо примет его?

— Этот рыцарь, тетушка, дал обет, как вы и госпожа Аликс; вы молчите, но не сводите с меня глаз. Хорошо, не волнуйтесь, — продолжал он, обращаясь к ней, — граф жив и здоров, хотя смотрит на свет Божий одним глазом.

— Благодарю вас, — сказала Аликс, с чьей груди словно камень свалился, — благодарю. А теперь скажите, где находится король, где располагается армия?

— Да, да, расскажите, — живо попросила королева. — Последние новости, дошедшие до нас из Фландрии, сообщали что Филиппу де Валуа объявлена война. Что произошло дальше?

— Не волнуйтесь, ничего особо серьезного не случилось! — ответил Готье. — Правда, поскольку князья Империи, несмотря на объявление войны и данное ими слово, не спешили прибыть на место встречи, а мы видели, как с каждым днем король становится все мрачнее, то нам, Солсбери и мне, пришла в голову мысль, что эта растущая печаль вызвана воспоминанием о вашем обете, а он, невзирая на свое нетерпение, не может помочь вам его исполнить. Тогда, никому ничего не сказав, мы набрали сорок копейщиков из надежных и смелых бойцов и, выехав из Брабанта, ночь и день неслись таким галопом, что проехали Геннегау, спалив по пути Мортань, и, оставив позади Конде, переправились через Шельду, задержавшись освежить горло в аббатстве Денен; наконец мы добрались до красивого укрепленного замка, он принадлежит Франции и называется Тюн-Левек; мы объехали его вокруг, чтобы внимательно осмотреть, и, признав, что именно такой замок вам, прекрасная тетушка, и нужен, встав во главе нашего отряда, пустили коней галопом, ворвались во двор, где находился гарнизон; поняв, кто мы такие, он притворился, будто решил защищаться и сломал несколько копий, чтобы не казалось, будто он сдался без боя. Мы сразу же обошли внутренние покои, желая убедиться, не надо ли что-либо перестроить, чтобы сделать замок достойным его предназначения. Но владелец замка недавно обновил его для своей жены, так что с Божьей помощью, прекрасная тетушка, вам там столь же удобно подарить наследника его величеству королю, как если бы вы находились в одном из ваших замков в Вестминстере или Гринвиче. Вот почему мы тотчас разместили в замке сильный гарнизон, которым командует мой брат, и поспешили вернуться к королю, чтобы сообщить ему, что все обстоит благополучно и он больше может не волноваться.

— Так, значит, граф Солсбери остался верен своему обету? — робко прошептала Аликс.

— Да, госпожа моя, — ответил второй рыцарь, приблизившись к ней; он снял шлем и преклонил перед Аликс колено. — Останетесь ли вы верны вашему?

Аликс вскрикнула. Этот второй рыцарь оказался Солсбери; он вернулся, и на лбу у него по-прежнему был шарф, который подарила ему Аликс: после принесения обета он не снимал его, о чем свидетельствовало несколько капель крови, вытекших из легкой раны на голове.

Спустя две недели королева, сопровождаемая Готье де Мони, высадилась на побережьи Фландрии, а Солсбери в своем замке Уорк сочетался браком с красавицей Аликс.

Из всех обетов, что были принесены над цаплей, первыми исполнились эти два.

Князья Империи, несмотря на воодушевление, с каким объявили войну, не слишком спешили выполнять свои обещания; Эдуард терпеливо ждал, предоставив действовать Готье де Мони; он повелел под надежной охраной препроводить королеву Филиппу Геннегаускую в замок Тюн-Левек, где она, во исполнение данного ею обета, родила на земле Франции сына, получившего имя Джон, герцог Ланкастерский. Потом, отпраздновав выздоровление после родов, она приехала в Гент, где поселилась в графском дворце, расположенном на рыночной площади Вандреди.

Все эти задержки оставляли Филиппу де Валуа время подготовиться к войне; чтобы добиться успеха, на что и надеялся Эдуард, ее надо было вести быстро, сохраняя в тайне внезапность вторжения. Но французское государство не из тех королевств, что можно разграбить за одну ночь, что просыпается наутро под властью нового повелителя и новым знаменем. Как только ему бросили вызов князья Империи, Филипп, ожидавший объявления войны, уже собрал во Франции армию и начал переговоры в Шотландии, послав сильные гарнизоны в епископство Камбре: действия там Готье де Мони и графа Солсбери показали ему, какими могут быть первые удары англичан. В то же время он захватил графство Понтьё — им от лица матери владел король Эдуард — и направил послов ко многим князьям Империи, в частности к своему племяннику, графу Геннегаускому, унаследовавшему графство от отца своего Вильгельма (он, как мы уже знаем, умер от приступа подагры во время приема послов короля Эдуарда), а также к герцогу Лотарингскому, графу де Бару, епископу Меца и к монсеньеру Адольфу Ламарку, чтобы просить их не вступать в создаваемый против него союз. Четверо последних ответили, что они уже отказали королю Эдуарду в помощи, которой тот у них просил. Граф же Геннегауский в письме Филиппу и в беседе с послами признался, что он, будучи в зависимости и от Германской империи, и от королевства Франции, будет союзником Эдуарда до тех пор, пока король Англии будет вести войну на землях Империи как наместник императора, но если Эдуард вступит во Французское королевство, то он тотчас присоединится к Филиппу де Валуа и поможет ему защищать Францию, ибо готов сдержать клятвы, данные обоим сюзеренам. Наконец, Филипп известил Гуго Кьере, Никола́ Бегюше и Барбавера, командовавших его флотом, что вызов брошен и между Францией и Англией началась война, поэтому он разрешал им преследовать врагов и причинять им такой урон, какой только смогут. Дерзким морским разбойникам не нужно было повторять дважды сей приказ: они отплыли к побережью Англии и воскресным утром, когда все жители были в церкви, вошли в гавань Саутгемптона, высадились на берег, взяли штурмом город, разграбили его и, захватив с собой всех женщин, погрузили добычу на суда; потом они поднялись на борт и с первым приливом стремительно, словно хищные птицы, уносящие в когтях жертву, умчались назад.